Содержание:
Топ 5 самых известных адвокатов мира
Адвокат — это непростая профессия: наряду с прекрасным знанием юриспруденции он должен уметь мыслить логически, а также прекрасно владеть ораторским искусством, чтобы убедить слушателей в своей правоте. Эта статья расскажет вам о некоторых самых знаменитых из них.
1. Федор Плевако
Федор Никифорович известен как талантливый адвокат и блистательный оратор дореволюционной России. Во время его выступлений собиралось столько желающих послушать его речи, что в залах суда не было свободного места. Он был настолько знаменит, что его фамилия стала нарицательной, обозначая адвокатов высочайшего профессионализма. Сборники его судебных речей и по сей день изучают на юридических факультетах.
Для его выступлений характерна эмоциональная сухость, безукоризненная логика обоснования своих утверждений и частые отсылки к Святому Писанию. Его отличала быстрая реакция на слова оппонентов, находчивость и остроумие. Плевако работал с подзащитными самого разного социального статуса: крестьянами, рабочими, дворянами, студентами. Известна фраза, с которой он начинал большинство своих выступлений: «Господа, а ведь могло быть и хуже».
Плевако не был лишен писательского таланта и печатался в различных изданиях под псевдонимом Богдан Побережный. Адвокат был знаком со многими великими людьми своего времени: Михаилом Врубелем, Константином Коровиным, Василием Суриковым, Федором Шаляпиным, Константином Станиславским и др.
2. Глория Оллред
Глория Оллред, по признанию многих ее коллег, считается лучшим адвокатом в Америке. Она знаменита тем, что берется за многие скандальные и противоречивые дела, особенно в том, что касается борьбы за права женщин, жертв сексуального насилия, ущемления сексуальных меньшинств. Часто представляет интересы клиентов, подающих иски против звезд (Арнольд Шварценеггер, Майкл Джексон, Дональд Трамп и др.). Оллред часто освещает в прессе подробности дел, с которыми она работает, и ведет публичный образ жизни.
Кроме адвокатской деятельности, эта удивительная женщина на протяжении 6 лет преподавала в школе, а также несколько лет читала лекции в университете Южной Калифорнии.
В 2008 году юридическая компания, основанная Глорией, содействовала легализации однополых браков в Калифорнии.
3. Алан Дершовиц
Алан стал самым молодым профессором права в Гарварде, получив ученую степень в 28 лет.
Адвокат прославился своим участием в апелляционных делах об убийствах, выиграв 13 из 15 исков. Самое скандально известное среди них — судебное разбирательство в отношении О. Джея Симпсона, американского футболиста, обвиняемого в гибели своей супруги Николь и ее друга Рона Голдмана. Это был один из первых судебных процессов в Америке, который транслировался по телевидению.
Первоначально все улики указывали в пользу О. Джея, однако адвокаты, в число которых входил Алан, сумели добиться вынесения оправдательного приговора.
Другой его знаменитый процесс — дело Клауса фон Бюлова, также обвиняемого в убийстве жены — наследницы многомиллионного капитала своей семьи. На основе этого дела Алан Дершовиц написал книгу «Поворот судьбы», которая была экранизирована позднее.
В одном из своих интервью адвокат рассказал, что в своей работе он неукоснительно придерживается правила: не верить тому, что о его клиенте говорит правительство, пресса, полиция и он сам (клиент), поскольку все они могут лгать.
4. Джозеф Джемейл
Это один из самых известных адвокатов в мире и единственный миллиардер, заработавший свой капитал исключительно юридической практикой.
Журнал Forbes оценивает его состояние приблизительно в 1,5 миллиарда долларов.
Джо стал известным в 1985-м, одержав победу в одном из самых дорогостоящих дел в истории США, проходившем между двумя нефтяными компаниями: Pennzoil и Texaco. C помощью Джозефа Pennzoil удалось выиграть этот суд. Вознаграждение Джемейла составило 335 миллионов долларов! После этого случая адвокат получил прозвище «король гражданского права». В общей сложности он выиграл более двухсот дел с компенсацией более 1 миллиона долларов по каждому.
Джо Джемейл также известен своим скверным характером, эмоциональной несдержанностью и вспыльчивостью и сквернословием, а кроме того, резкой манерой проведения переговоров и нестандартным подходом к ситуации, которые позволяют ему добиваться победы своих клиентов.
Адвокат также активно занимается благотворительной деятельностью, в частности, он регулярно жертвует значительные суммы для Техасского университета, в котором он получил образование. Его именем был назван юридический факультет.
Несмотря на свой почтенный возраст (88 лет), Джо и по сей день продолжает заниматься частной практикой, говорят, что он не способен сидеть без дела.
Этот знаменитый американский адвокат основал свою юридическую компанию Geragos&Geragos, участвовавшую в громких делах, где фигурировали знаменитости и выигравшую 98 дел из 100!
Одним из слушаний, которое помогло Марку добиться успеха, был судебный процесс над бывшей помощницей Билла Клинтона Сьюзан Макдугал, которую обвиняли в махинациях. Никто не верил, что возможен оправдательный приговор, однако молодому Марку удалось изменить решение суда в пользу своей клиентки.
Герагос также внес существенный вклад в защиту Майкла Джексона, подозреваемого в растлении несовершеннолетних. Помимо знаменитого музыканта к услугам Герагоса обращался целый ряд известных деятелей: Роберт Дауни младший (ему инкриминировалась торговля наркотическими веществами), Вайнона Райдер (подозревалась в краже драгоценностей), Роджер Клинтон (вождение в состоянии алкогольного опьянения), Крис Браун (ему вменялось избиение его бывшей девушки, певицы Рианны).
Кроме дел с участием знаменитостей Марк также знаменит тем, что, будучи армянином по происхождению, уделял огромное внимание делам армянской диаспоры и стал ее официальным представителем в ряде организаций.
Марк Герагос выступал в качестве адвоката в судебном слушании против страховой компании «New York Life Insurance», касавшемся выплаты компенсаций полутора миллионам армян, пострадавшим во время геноцида в 1915 году. Марк одержал блистательную победу: суд обязал компанию выплатить страховую премию в размере 20 миллионов долларов.
известных русских юристов
Hatituli — это сборник судебных речей известных русских адвокатов конца XIX — начала XX века.
Публикуемые здесь речи представляют собой образцы судебного красноречия, многие из которых по праву снискали мировую известность. Правильное их использование с учетом отмеченных замечаний, несомненно, принесет пользу и обвинителям, и защитникам.
Рассказы про Плевако
Речи известных ораторов
Рассказы про Плевако
Федор Никифорович Плевако, один из самых известных российских адвокатов, которого современники прозвали «московским златоустом».
Здесь приведены несколько примеров знаменитого красноречия Плевако.
Очень известна защита адвокатом Ф.Н.Плевако владелицы небольшой лавчонки, полуграмотной женщины, нарушившей правила о часах торговли и закрывшей торговлю на 20 минут позже, чем было положено, накануне какого-то религиозного праздника. Заседание суда по ее делу было назначено на 10 часов. Суд вышел с опозданием на 10 минут. Все были налицо, кроме защитника — Плевако. Председатель суда распорядился разыскать Плевако. Минут через 10 Плевако, не торопясь, вошел в зал, спокойно уселся на месте защиты и раскрыл портфель. Председатель суда сделал ему замечание за опоздание. Тогда Плевако вытащил часы, посмотрел на них и заявил, что на его часах только пять минут одиннадцатого. Председатель указал ему, что на стенных часах уже 20 минут одиннадцатого. Плевако спросил председателя: — А сколько на ваших часах, ваше превосходительство? Председатель посмотрел и ответил:
— На моих пятнадцать минут одиннадцатого. Плевако обратился к прокурору:
— А на ваших часах, господин прокурор?
Прокурор, явно желая причинить защитнику неприятность, с ехидной улыбкой ответил:
— На моих часах уже двадцать пять минут одиннадцатого.
Он не мог знать, какую ловушку подстроил ему Плевако и как сильно он, прокурор, помог защите.
Судебное следствие закончилось очень быстро. Свидетели подтвердили, что подсудимая закрыла лавочку с опозданием на 20 минут. Прокурор просил признать подсудимую виновной. Слово было предоставлено Плевако. Речь длилась две минуты. Он заявил:
— Подсудимая действительно опоздала на 20 минут. Но, господа присяжные заседатели, она женщина старая, малограмотная, в часах плохо разбирается. Мы с вами люди грамотные, интеллигентные. А как у вас обстоит дело с часами? Когда на стенных часах — 20 минут, у господина председателя — 15 минут, а на часах господина прокурора — 25 минут. Конечно, самые верные часы у господина прокурора. Значит, мои часы отставали на 20 минут, и поэтому я на 20 минут опоздал. А я всегда считал свои часы очень точными, ведь они у меня золотые, мозеровские.
Так если господин председатель, по часам прокурора, открыл заседание с опозданием на 15 минут, а защитник явился на 20 минут позже, то как можно требовать, чтобы малограмотная торговка имела лучшие часы и лучше разбиралась во времени, чем мы с прокурором?
Присяжные совещались одну минуту и оправдали подсудимую.
«15 лет несправедливой попреки»
Однажды к Плевако попало дело по поводу убийства одним мужиком своей бабы. На суд Плевако пришел как обычно, спокойный и уверенный в успехе, причeм безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес:
— Господа присяжные заседатели!
В зале начал стихать шум. Плевако опять:
— Господа присяжные заседатели!
В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:
— Господа присяжные заседатели!
В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:
— Господа присяжные заседатели!
Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:
— Господа присяжные заседатели!
Тут уже зал взорвался возмущеннием, воспринимая все как издевательство над почтенной публикой. А с трибуны снова:
— Господа присяжные заседатели!
Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот наконец Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.
— Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!
Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами.
«Отпускание грехов»
Однажды он защищал пожилого священника, обвиненного в прелюбодеянии и воровстве. По всему выходило, что подсудимому нечего рассчитывать на благосклонность присяжных. Прокурор убедительно описал всю глубину падения священнослужителя, погрязшего в грехах. Наконец, со своего места поднялся Плевако. Речь его была краткой: «Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?»
Нет надобности уточнять, что попа оправдали.
Суд рассматривает дело старушки, потомственной почетной гражданки, которая украла жестяной чайник стоимостью 30 копеек. Прокурор, зная о том, что защищать ее будет Плевако, решил выбить почву у него из-под ног, и сам живописал присяжным тяжелую жизнь подзащитной, заставившую ее пойти на такой шаг. Прокурор даже подчеркнул, что преступница вызывает жалость, а не негодование. Но, господа, частная собственность священна, на этом принципе зиждится мироустройство, так что если вы оправдаете эту бабку, то вам и революционеров тогда по логике надо оправдать. Присяжные согласно кивали головами, и тут свою речь начал Плевако. Он сказал: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь… Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно…»
В дополнение к истории об известном адвокате Плевако. Защищает он мужика, которого проститутка обвинила в изнасиловании и пытается по суду получить с него значительную сумму за нанесенную травму. Обстоятельства дела: истица утверждает, что ответчик завлек ее в гостиничный номер и там изнасиловал. Мужик же заявляет, что все было по доброму согласию. Последнее слово за Плевако.
«Господа присяжные,» — заявляет он. «Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями».
Проститутка вскакивает и кричит: «Неправда! Туфли я сняла. «
В зале хохот. Подзащитный оправдан.
Великому русскому адвокату Ф.Н. Плевако приписывают частое использование религиозного настроя присяжных заседателей в интересах клиентов. Однажды он, выступая в провинциальном окружном суде, договорился со звонарем местной церкви, что тот начнет благовест к обедне с особой точностью.
Речь знаменитого адвоката продолжалось несколько часов, и в конце Ф. Н. Плевако воскликнул: Если мой подзащитный невиновен, Господь даст о том знамение!
И тут зазвонили колокола. Присяжные заседатели перекрестились. Совещание длилось несколько минут, и старшина объявил оправдательный вердикт.
Дело Грузинского.
Настоящее дело было рассмотрено Острогожским окружным судом 29- 30 сентября 1883г. Князь Г.И. Грузинский обвинялся в умышленном убийстве бывшего гувернера своих детей, впоследствии управляющего имением жены Грузинского — Э.Ф. Шмидта.
Предварительным следствием было установлено следующее. Э.Ф. Шмидт, приглашенный Грузинским последнего. После того как Грузинский потребовал от жены прекратить всякие отношения в качестве гувернера, очень быстро сближается с женой с гувернером, а его самого уволил, жена заявила о невозможности дальнейшего проживания с Грузинским и потребовала выдела части принадлежащего ей имущества. Поселившись в отведенной ей усадьбе, она пригласила к себе в качестве управляющего Э.Ф. Шмидта. Двое детей Грузинского после раздела некоторое время проживали с матерью в той же усадьбе, где управляющим был Шмидт. Шмидт нередко пользовался этим для мести Грузинскому. Последнему были ограничены возможности для свиданий с детьми, детям о Грузинском рассказывалось много компрометирующего. Будучи вследствие этого постоянно в напряженном нервном состоянии при встречах со Шмидтом и с детьми, Грузинский во время одной из этих встреч убил Шмидта, выстрелив в него несколько раз из пистолета.
Плевако, защищая подсудимого, очень последовательно доказывает отсутствие в его действиях умысла и необходимость их квалификации как совершенных в состоянии умоисступления. Он делает упор на чувства князя в момент совершения преступления, на его отношения с женой, на любовь к детям. Он рассказывает историю князя, о его встрече с «приказчицей из магазина», об отношениях со старой княгиней, о том, как князь заботился о своей жене и детях. Подрастал старший сын, князь его везет в Петербург, в школу. Там он заболевает горячкой. Князь переживает три приступа, во время которых он успевает вернуться в Москву — «Нежно любящему отцу, мужу хочется видеть семью».
«Тут-то князю, еще не покидавшему кровати, пришлось испытать страшное горе. Раз он слышит — больные так чутки — в соседней комнате разговор Шмидта и жены: они, по-видимому, перекоряются; но их ссора так странна: точно свои бранятся, а не чужие, то опять речи мирные…, неудобные… Князь встает, собирает силы…, идет, когда никто его не ожидал, когда думали, что он прикован к кровати… И что же. Милые бранятся — только тешатся: Шмидт и княгиня вместе, нехорошо вместе…
Князь упал в обморок и всю ночь пролежал на полу. Застигнутые разбежались, даже не догадавшись послать помощь больному. Убить врага, уничтожить его князь не мог, он был слаб… Он только принял в открытое сердце несчастье, чтобы никогда с ним не знать разлуки»
Плевако утверждает, что он бы еще не осмелился обвинять княгиню и Шмидта, обрекать их на жертву князя, если бы они уехали, не кичились своей любовью, не оскорбляли его, не вымогали у него деньги, что это «было бы лицемерием слова».
Княгиня живет в ее половине усадьбы. Потом она уезжает, оставляя детей у Шмидта. Князь разгневан: он забирает детей. Но тут происходит непоправимое. «Шмидт, пользуясь тем, что детское белье — в доме княгини, где живет он, с ругательством отвергает требование и шлет ответ, что без 300 руб. залогу не даст князю двух рубашек и двух штанишек для детей. Прихлебатель, наемный любовник становится между отцом и детьми и смеет обзывать его человеком, способным истратить детское белье, заботится о детях и требует с отца 300 руб. залогу. Не только у отца, которому это сказано, — у постороннего, который про это слышит, встают дыбом волосы!» На следующее утро князь увидел детей в измятых рубашонках. «Сжалось сердце у отца. Отвернулся он от этих говорящих глазок и — чего не сделает отцовская любовь — вышел в сени, сел в приготовленный ему для поездки экипаж и поехал… поехал просить у своего соперника, снося позор и унижение, рубашонок для детей своих».
Шмидт же ночью, по показаниям свидетелей, заряжал ружья. При князе был пистолет, но это было привычкой, а не намерением. «Я утверждаю, — говорил Плевако, — что его ждет там засада. Белье, отказ, залог, заряженные орудия большого и малого калибра — все говорит за мою мысль».
Он едет к Шмидту. «Конечно, душа его не могла не возмутиться, когда он завидел гнездо своих врагов и стал к нему приближаться. Вот оно — место, где, в часы его горя и страдания, они — враги его — смеются и радуются его несчастью. Вот оно — логовище, где в жертву животного сластолюбия пройдохи принесены и честь семьи, и честь его, и все интересы его детей. Вот оно — место, где мало того, что отняли у него настоящее, отняли и прошлое счастье, отравляя его подозрениями…
Не дай бог переживать такие минуты!
В таком настроении он едет, подходит к дому, стучится в. дверь.
Его не пускают. Лакей говорит о приказании не принимать.
Князь передает, что ему, кроме белья, ничего не нужно.
Но вместо исполнения его законного требования, вместо, наконец, вежливого отказа, он слышит брань, брань из уст полюбовника своей жены, направленную к нему, не делающему со своей стороны никакого оскорбления.
Вы слышали об этой ругани: «Пусть подлец уходит, не смей стучать, это мой дом! Убирайся, я стрелять буду».
Все существо князя возмутилось. Враг стоял близко и так нагло смеялся. О том, что он вооружен, князь мог знать от домашних, слышавших от Цыбулина. А тому, что он способен на все злое — князь не мог не верить».
Он стреляет. «Но, послушайте, господа, — говорит защитник, — было ли место живое в душе его в эту ужасную минуту». «Справиться с этими чувствами князь не мог. Слишком уж они законны, эти им» «Муж видит человека, готового осквернить чистоту брачного ложа; отец присутствует при сцене соблазна его дочери; первосвященник видит готовящееся кощунство, — и, кроме них, некому спасти право и святыню. В душе их поднимается не порочное чувство злобы, а праведное чувство отмщения и защиты поругаемого права. Оно — законно, оно свято; не поднимись оно, они — презренные люди, сводники, святотатцы!»
Заканчивая свою речь, Федор Никифорович сказал: «О, как бы я был счастлив, если бы, измерив и сравнив своим собственным разумением силу его терпения и борьбу с собой, и силу гнета над ним возмущающих душу картин его семейного несчастья, вы признали, что ему нельзя вменить в вину взводимое обвинение, а защитник его — кругом виноват в недостаточном умении выполнить принятую на себя задачу…»
Присяжные вынесли оправдательный вердикт, признав, что преступление было совершено в состоянии умоисступления.
Из воспоминаний о Плевако… Раз обратился к нему за помощью один богатый московский купец. Плевако говорит: «Я об этом купце слышал. Решил, что заломлю такой гонорар, что купец в ужас придет. А он не только не удивился, но и говорит:
— Ты только дело мне выиграй. Заплачу, сколько ты сказал, да еще удовольствие тебе доставлю.
— Какое же удовольствие?
— Выиграй дело, — увидишь.
Дело я выиграл. Купец гонорар уплатил. Я напомнил ему про обещанное удовольствие. Купец и говорит:
— В воскресенье, часиков в десять утра, заеду за тобой, поедем.
— Куда в такую рань?
— Настало воскресенье. Купец за мной заехал. Едем в Замоскворечье. Я думаю, куда он меня везет. Ни ресторанов здесь нет, ни цыган. Да и время для этих дел неподходящее. Поехали какими-то переулками. Кругом жилых домов нет, одни амбары и склады. Подъехали к какому-то складу. У ворот стоит мужичонка. Не то сторож, не то артельщик. Слезли.
Купчина спрашивает у мужика:
— Так точно, ваше степенство.
Идем по двору. Мужичонка открыл какую-то дверь. Вошли, смотрю и ничего не понимаю. Огромное помещение, по стенам полки, на полках посуда.
Купец выпроводил мужичка, раздел шубу и мне предложил снять. Раздеваюсь. Купец подошел в угол, взял две здоровенные дубины, одну из них дал мне и говорит:
— Да что начинать?
— Как что? Посуду бить!
— Зачем бить ее? Купец улыбнулся.
— Начинай, поймешь зачем… Купец подошел к полкам и одним ударом поломал кучу посуды. Ударил и я. Тоже поломал. Стали мы бить посуду и, представьте себе, вошел я в такой раж и стал с такой яростью разбивать дубиной посуду, что даже вспомнить стыдно. Представьте себе, что я действительно испытал какое-то дикое, но острое удовольствие и не мог угомониться, пока мы с купчиной не разбили все до последней чашки. Когда все было кончено, купец спросил меня:
— Ну что, получил удовольствие? Пришлось сознаться, что получил».
Самый известные речи адвокатов
АДВОКАТЫ
ЮРИДИЧЕСКИЕ
УСЛУГИ
СУДЫ г.МОСКВЫ
НОВОСТИ
О ПРОЕКТЕ
РЕКЛАМА
ТРИБУНА
ГАЗЕТА
БИЗНЕС-АДВОКАТ
ЖУРНАЛ
ДОМАШНИЙ АДВОКАТ
ПОДПИСКА
Недавно адвокат Ю. Костанов закончил работу над книгой «Речи судебные и не только». Пока автор ищет издателя, мы с его согласия приводим выдержки из книги.
От автора. Зачем пускаюсь в такую авантюру – публикацию речей? Речи опубликованные как небо от земли отличаются от речей произнесенных. Произнесенные в суде речи, как правило, проигрывают при чтении. Публикатор речей знаменитого Плевако1 не обошелся без купюр, обнаружив многочисленные длинноты. А ведь никто из современников не посмел отозваться о речах Плевако как о скучных и затянутых. Написанная речь по сравнению с произнесенной всегда выглядит «прилизанной», «гладкой». Читатель не воспринимает пауз и не слышит интонаций. Те полунамеки и умолчания, которые понятны слушателю, для читателя, не бывшего в судебном заседании, – тайна за семью печатями. Речи, произнесенные в суде «на одном дыхании», прозвучавшие, как набатный призыв, при чтении могут вызвать ироническую усмешку и не более. Я не боюсь этого. Наоборот, надеюсь донести до читателя тот накал борьбы, тот дух беспощадного сражения, которыми отличаются судебные (и не только) баталии. Я посчитал допустимым прокурорские и адвокатские «судебные и не только» речи поместить под одной обложкой потому, что не вижу в них принципиальной разницы с точки зрения отношения к Закону – и в тех и в других случаях я отстаивал Закон.
Дело это рассматривалось Ростовским областным судом в 1970 году. Я участвовал в рассмотрении этого дела в качестве прокурора. Подсудимый обвинялся по п. «а» ст. 102 действовавшего тогда УК РСФСР (предусматривавшей в качестве наказания лишение свободы сроком от 8 до 15 лет либо смертную казнь). Дело слушалось на выезде в помещении Новочеркасского городского суда.
Возникло это дело, кстати, по инициативе самого Пилипенко при явном противодействии Новочеркасской милиции, сотрудники которой ничтоже сумняшеся самого Пилипенко и предложили следователю как единственного подозреваемого. Ну что ж, как говорится, инициатива наказуема.
Грузчик продмага Пилипенко, своего жилья не имел и снимал угол у преклонного возраста старушки Пиголкиной, которая завещала ему свой домик на условии, как теперь говорят, пожизненного содержания. Вместе с Пилипенко у Пиголкиной снимали комнату трое студентов одного из новочеркасских техникумов.
Накануне новогоднего праздника студенты уехали к родственникам в деревню, а Пилипенко ушел к своей знакомой Ларкиной. Случилось так, что Пилипенко загрипповал и пробыл у Ларкиной дня три. Придя в себя 3-го января, он забеспокоился – как там старушка, топлено ли в хате, есть ли у нее что поесть и попить. Поскольку после высокой температуры он чувствовал себя еще плохо, подруга его праздничных дней пошла вместе с ним. Придя к Пиголкиной, Пилипенко и Ларкина обнаружили ее лежащей на кровати и не откликавшейся на вопросы. Подошли ближе, потрогали, ан старушка уже и не дышит. Пошли к ближайшему телефону в «скорую» звонить. Но там полный афронт: «Сколько бабушке лет? Ах, семьдесят восемь!? Мы к таким не выезжаем». Пошли в милицию: «Бабушка, мол, умерла». В ответ опять: «А сколько лет бабушке? Ах, семьдесят восемь? Так она же, небось, своей смертью умерла. Милиция к таким не выезжает». Отправились обратно. Проходя по мосту через речку Тузловку, Пилипенко бросил в сердцах: «Сколько хлопот с ней. Бросить бы ее в Тузловку – и никакого беспокойства». Придя снова домой и, попытавшись приподнять мертвое тело, они обнаружили на подушке под головой Пиголкиной кровь – и вновь побежали в милицию. В милиции их, как водится, и слушать не хотели.
Кто знает, может и «захоронили» бы старушку в Тузловке, если бы не случился тут в дежурке горотдела судебный медик Левшин – фанатик своего дела и владелец инвалидного «Запорожца». Услышав о крови на подушке, Левшин вызвался съездить, посмотреть и о результатах сообщить дежурному. Приехав и наскоро осмотрев труп, Левшин обнаружил на голове трупа вдавленную рану, которая никак не могла быть нанесена собственной рукой. Сообщил дежурному – и дело закрутилось. А поскольку такие дела «крутятся», как правило, вокруг ближайшей и простейшей версии, первым (и единственным) подозреваемым стал Пилипенко. Как же, ранее судимый (правда, за мелкую кражу, но какое это имеет значение – судимый же!), частенько и не всегда умеренно выпивающий грузчик продмага, последний, кто видел старушку живой – кому ж еще, как не ему быть убийцей! Когда стало ясно, что доказательств вины Пилипенко фактически нет, тогда вдруг появился свидетель, находившийся в Новочеркасской тюрьме в одной камере с Пилипенко, которому он, якобы, признавался в совершенном убийстве.
Однако не стоит здесь углубляться в подробности – они достаточно ясны из текста приводимой ниже речи.
Речь прокурора Ю.А. Костанова:
Товарищи судьи! На скамье подсудимых не лучший, по-видимому, из жителей этого славного города. За свою жизнь успевший уже познать позор и горечь уголовного наказания, но так и не научившийся никакому ремеслу, не свивший своего гнезда. Как говорится, не построивший дом, не посадивший дерева и не воспитавший сына. Нехорошо, конечно, но все же одного этого мало, чтоб человека наказывать в уголовном порядке. Пилипенко обвиняется в совершении тягчайшего из преступлений – убийстве из корысти. По мысли следователя, Пилипенко, которому Пиголкина завещала свой домик, не смог дождаться ее смерти и, охваченный страстью к обогащению, ускорил события, нанеся Пиголкиной роковой удар молотком по голове.
Ни один из допрошенных здесь его знакомых не назвал среди душевных качеств Пилипенко нежность по отношению к детям и престарелым или, допустим, доброту к животным. Скажем прямо – человек таким образом характеризующийся вполне может оказаться убийцей. Как, впрочем, может оказаться убийцей любой другой. Ведь корыстные убийцы – это совсем не обязательно судимые за мелкое хищение пьянствующие грузчики продмагов. Скорее, наоборот, для пьяницы не очень характерно такое убийство – из желания ускорить получение не слишком завидного наследства, которое довольно скоро и так могло бы ему достаться.
Потому для нас не столь важно, что за человек перед нами – герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Для нас важно, прежде всего, убивал ли он Пиголкину или нет? Так обратимся к доказательствам.
Доказательств, вроде бы, не так уж и мало:
это – протоколы осмотра места происшествия и изъятия вероятного орудия убийства – молотка;
это – заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной;
это – показания племянницы убитой Рудовой и соседки убитой Кибальниковой;
это – показания квартирантов убитой – Крутина, Левченко и Гайнова;
это, наконец, показания сокамерника подсудимого – Будаева.
Рассмотрим, однако, эти доказательств попристальнее.
Протокол осмотра места происшествия зафиксировал обстановку в доме Пиголкиной на момент появления там работников милиции, местонахождение и позу трупа. Но никаких данных, изобличающих Пилипенко, протокол не содержит. Те следы Пилипенко, которые и могли бы быть обнаружены в доме, легко были бы объяснимы: Пилипенко там жил, Пилипенко вместе с Ларкиной был в доме, когда Пиголкина уже была мертва, подходил к кровати и касался трупа. Но нет – не зафиксировано в протоколе никаких следов его там пребывания. Нет в протоколе упоминаний и об обнаружении при осмотре орудия убийства – да еще и со следами рук Пилипенко.
Из другого протокола, протокола изъятия молотка из ящика рабочего стола следователя прокуратуры, известно, что предполагаемое орудие убийства – молоток – все же был из дома Пиголкиной изъят, отвезен в прокуратуру и хранился в ящике стола следователя без надлежащего оформления. Были ли на молотке следы рук и чьи – Пилипенко или кого-то другого, теперь неизвестно и уже узнать невозможно. По крайней мере, никто из допрошенных по делу лиц не заявлял, что видел этот молоток в руках у Пилипенко во время убийства или непосредственно после него; следов его рук там никто не обнаружил и, следовательно, факт изъятия этого молотка из оного ящика Пилипенко ни в чем не изобличает.
В заключении судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной есть ответ на вопрос: как и отчего наступила смерть, но нет ответа на вопрос, кем она была убита?
Объясняя, как могла погибнуть Пиголкина, Пилипенко говорил в суде, что она не отпускала его из дому, когда он 30 декабря уходил праздновать Новогодье к Ларкиной; он вынужден был сильно оттолкнуть Пиголкину, старушка упала на кучу угля и, возможно, ударилась головой о кусок угля. Может, так оно и было, но экспертиза не нашла на голове трупа следов этого сильного удара – ни гематом, ни кровоподтеков не было. Смерть же наступила от того, что кто-то нанес ей удар по голове «тупым твердым предметом с ограниченной поверхностью размером 4х4 сантиметра, возможно ударной частью представленного на исследование молотка». Это был тот самый «молоток из ящика», о котором уже мною сказано достаточно. Итак, и заключение судебно-медицинской экспертизы не изобличает Пилипенко.
Показания Рудовой и Кибальниковой не в пример красноречивее. И та и другая убеждены, что Пиголкину убил Пилипенко. Почему? «А больше некому».
Кибальникова объясняет свою позицию просто: у Пиголкиной когда-то жило несколько котов. А потом этот зоосад исчез куда-то. Куда исчезли коты, убил ли их кто-нибудь или сами убежали от голодной жизни, Кибальникова не знает. Она не видела, чтобы Пилипенко их куда-нибудь нес, закапывал их бренные тела или, тем более убивал. Не подтвердили особой ненависти Пилипенко к животным и жившие в том же доме Крутин и компания. Правда, коты, если и были, то исчезли еще до того, как Крутин, Левченко и Гайнов поселились в этом доме. Может быть Кибальникова и права. Думается, что коты эти досаждали квартирантам. Но вывод о том, что Пилипенко расправился с котами, ни на чем, кроме соседских предположений не основан. Тем более не могут служить показания Кибальниковой доказательством того, что Пилипенко убил Пиголкину.
Столь же «доказательны» и показания Рудовой. Эта племянница Пиголкиной, судя по ее показаниям, считает себя наследницей убитой; она кровно обижена завещанием, по которому дом доставался Пилипенко. Ее вывод о виновности Пилипенко основан на личных наблюдениях: она считает, что Пилипенко держал старушку впроголодь, из чего, по ее мнению, следует, что Пилипенко с нетерпеньем ждал смерти Пиголкиной. На мой вопрос: как часто она бывала в гостях у тети? Рудова ответила честно и без затей: на праздники. Работник горисполкома вряд ли под праздниками имеет в виду праздники религиозные. И верно: Рудова уточнила, что навещала тетю на Новый Год, Восьмое марта, Седьмое ноября и в день рождения. Маловато, чтобы составить себе четкое представление о меню Пиголкиной. Тем более что, зная, по ее словам, о бедственном положении своей голодающей тети, Рудова ничего не сделала, чтоб ей помочь избавиться от якобы морившего ее голодом «кормильца» или хотя бы элементарно подкормить ее, подбросить продуктов. Ее показания, на мой взгляд, не Пилипенко изобличают в убийстве, а ее самою – в остром желании добиться аннулирования завещания и завладеть домом Пиголкиной.
Ларкина подробно и довольно красочно описала нам, как Пилипенко пролежал у нее с температурой все праздники, и как потом она вместе с Пилипенко обнаружила Пиголкину мертвой, и затем как они вдвоем пытались вызвать сперва «скорую», а потом милицию. Ни слова об убийстве. Очень большой фантазией надо обладать, чтоб считать ее показания доказательством вины Пилипенко! И даже фраза Пилипенко, которую вспомнила Ларкина: «Бросить бы ее в Тузловку!» ничего не доказывает.
Во-первых, вряд ли убийца станет так сам себя изобличать; во-вторых, Пилипенко не говорил Ларкиной, что в Тузловку следует бросить живую Пиголкину, чтоб ее утопить. Он говорил о трупе, а не о живом человеке и фраза эта также его не изобличает.
Ничего не добавляют к общей картине и показания Крутина, Левченко и Гайнова. Они подтвердили слова самого Пилипенко о том, что отношения его с убитой не выходили за рамки того, что принято называть «нормальными»: никаких ссор они не упомнили, жалобы старухи на питание были, но не на скудость его, а на однообразие, что, согласитесь, довольно далеко от обвинений в попытках уморить голодом. Да и каких разносолов следовало ждать от Пилипенко? Кода они уехали на праздники, Пилипенко еще оставался дома вместе с Пиголкиной. Получается, что Пилипенко – последний, кого видели рядом с живой еще Пиголкиной. Он мог убить ее. Но от «мог убить» до «убил» – дистанция огромного размера.
Остаются еще показания Будаева, с которым Пилипенко содержался в одной камере в Новочеркасской тюрьме. По словам Будаева, Пилипенко сам рассказал ему, как убил старушку утюгом, а потом уложил труп на кровать. Почему-то Будаев особенно настаивал на утюге, как орудии убийства. Это странно, так как об этом утюге умалчивают все, даже в протоколе осмотра он не упоминается, судебно-медицинская экспертиза орудием убийства назвала, как известно, другой предмет и в судебном заседании эксперт убедительно объяснил, почему он исключает возможность нанесения смертельного удара утюгом (как, впрочем, и куском угля при падении). Показания Будаева не совпадают не только с объяснениями Пилипенко, но и со всеми другими материалами дела, и потому не могут быть положены в основу обвинения. Я уже не говорю о странностях появления Будаева в числе свидетелей. Как ранее судимый и ожидавший этапа Будаев оказался в одной камере с подследственным Пилипенко? Почему еще не признанного виновным Пилипенко привезли сюда в автозаке под конвоем чуть не взвода автоматчиков, а уже осужденный за разбой и склонный к побегу Будаев привезен в зал суда одиноким лейтенантом спецчасти тюрьмы на «Волге»? Осужденный в тюрьме – с поясом, шнурками на ботинках и часами на руке – это тоже что-то новое. Согласитесь, что все это не способствует выводу о достоверности показаний Будаева.
Сам Пилипенко почти признал себя виновным. Я говорю «почти» потому, что заявив о своей виновности в убийстве, он нарисовал картину, явно не совпадающую с тем, что было на самом деле. Высота падения и вес Пиголкиной были недостаточны для столь сильного удара – не ушиб с последующим кровоизлиянием (что более характерно для ударов при падении) – вдавленная рана, грубо говоря, квадратное отверстие в голове размерами и конфигурацией совпадающее с размерами и конфигурацией того самого «молотка из ящика». Смертельный удар был столь силен и целенаправлен, что не мог быть нанесен случайно либо по неосторожности. Так наверняка бьют только умышленно. Наконец, судебные медики достаточно тщательно осмотрели труп перед вскрытием и утверждают, что никаких следов угля ни в ране, ни на тканях вокруг нее не обнаружено.
Таким образом, собранные следствием в течение почти полутора лет доказательства, как каждое из них в отдельности, так и взятые в их совокупности не дают оснований для обвинения Пилипенко в убийстве Пиголкиной. Он мог ее убить, но столь же достоверно будет заявление о том, что мог ее убить и любой другой житель этого города. Чтобы осудить за убийство, мало сказать «мог убить», надо, основываясь на железной цепи улик, утверждать: «убил». Но нет у нас железной цепи улик, да и, по большому счету, улик нет вообще. Все возможности собирания новых доказательств напрочь утрачены – и безжалостное время, и неопытность следователей, хранивших орудие убийства в ящике стола, тому причина. Единственное, что я могу и обязан сделать – отказаться от обвинения. Правосудие торжествует, когда карает виновного, но еще большее торжество правосудия означает оправдание невиновного. Я прошу вас Пилипенко по предъявленному обвинению оправдать и из-под стражи его освободить в зале суда.
От автора. Дело Пилипенко для меня оказалось этапным. Во-первых, по этому делу я впервые отказался от обвинения. Во-вторых, ситуация, сложившаяся вокруг этого дела, научила меня принципиальности и независимости в отношениях с собственным начальством. По окончании судебного следствия председательствующий объявил перерыв для подготовки к прениям. Было это в четверг, прения назначены на понедельник, а в пятницу я вернулся в Ростов. Зашел к начальнику своего отдела – посоветоваться. Он направил меня в следственный отдел со словами: «Они (т. е. следственники) направляли дело в суд, может быть у них еще что-нибудь есть за душой». Я пошел советоваться туда. Начальник следственного отдела сделал удивленное лицо и сказал, что ему нeкогда, а поступать в процессе гособвинитель должен по закону. Вернувшись в понедельник в Новочеркасск, я и произнес в судебных прениях публикуемую здесь речь.
По тем временам оправдательных приговоров суды почти не выносили. Тем более оправдательный приговор в областном суде, да еще по делу об убийстве, да еще по требованию прокурора! В случаях, подобных моему, дело могли направить на доследование (могли и осудить, но доследование было все же вероятнее). Председательствующий от необычности ситуации объявил перерыв и стал звонить в облсуд заместителю председателя по уголовным делам, что, дескать, делать: обвинение тяжкое, а доказательств нет. Тот спросил: «А что прокурор?» – «Прокурор отказался от обвинения» – «Ну так оправдывай, они сами знают, что делают».
За сим последовала защитительная речь адвоката с тем же требованием, а затем и оправдательный приговор. Вот тут-то и началось. Уже наутро во вторник моей скромной фигуре было посвящено оперативное совещание при прокуроре области. Именно так – не делу, а мне, вернее моей позиции по делу. На совещании «именинником» был не следователь, а я. Воздали мне, что называется, «по полной», тем более что я и не думал раскаиваться. А на ближайшем партсобрании (по тем временам едва ли не самая «страшная» инстанция) начальник следственного отдела добавил: «Не было бы к Костанову претензий, если бы это была принципиальная, выношенная позиция. На самом же деле он сомневался – накануне прений приходил советоваться. Это мальчишество, несерьезный подход к своему участию в деле». С тех пор я взял за правило не ходить за советами к «старшим товарищам». Ибо понял: к начальству надо идти с уже готовым решением – готовым проектом протеста или другого документа, подписание, утверждение или согласование которого входит в компетенцию оного начальства (а если принятие решения не выходит за рамки моих собственных полномочий – и вовсе не ходить). Для этого предлагаемое решение должно быть, разумеется, максимально обоснованным. Двоечники не украшают окружающего их мира. Нехорошо, конечно, идти неподготовленным на экзамен, но результат этого – плохая оценка – не сравним с результатом, который может последовать за неграмотным решением прокурора по делу. Здесь речь идет уже не о плохой отметке. Здесь цена ошибки – искалеченная судьба. Что касается судеб служебных, то ведь несправедливое осуждение совершенно несоизмеримо со служебными неприятностями. Со мной, в частности, после дела Пилипенко прокурор области не здоровался месяца два. И все. А Пилипенко, чья вина, как, надеюсь, убедится читатель, была совершенно не доказана, ушел из зала суда свободным.
ДЕЛО О ЖЕРТВЕ ФИНАНСОВЫХ ПИРАМИД
Дело Кати Климовой рассматривалось Хорошевским районным судом Москвы в 1995 году. Защищать ее должен был другой адвокат. Но случилось так, что она (это обаятельная и умная женщина, грамотный юрист) оказалась занята в большом процессе и из-за ее занятости Катино дело пришлось несколько раз откладывать (в том, другом, деле невозможно оказалось сразу определить хоть приблизительно дату окончания). Совершенно неожиданно судья позвонила мне и сказала, что она по вине защитника – адвоката моей коллегии затягивает дело и что раздражение, возникшее у нее из-за этого, может перекинуться на подсудимую, а это было бы несправедливо и она бы этого не хотела. Посему судья попросила меня адвоката заменить (если, конечно, сама Катя не будет против). В конце-концов пришлось Катю Климову защищать мне. Я пишу об этом потому, что такого рода случаев судейского благородства, – коллеги подтвердят, – увы, встречать приходится крайне редко. В моей более чем тридцатипятилетней практике этот случай единственный.
Дело это случилось в разгар эпопеи развала финансовых пирамид – «Властилины», МММ, «Чары», РДС и других. «МММовская» афера была самой нашумевшей видимо потому, что создатель ее, некто Мавроди, сумел свою компанию лучше всех разрекламировать. Изображение трех летящих бабочек и лозунг: «Из тени в свет перелетая» – логотип компании – красовались всюду: на троллейбусах и в вагонах метро, на огромных уличных щитах и маленьких листовках, рассовываемых по почтовым ящикам. Не многим менее нашумевшей была эпопея ИЧП «Властилина». Ее жертвами стали многие артисты (и народные тоже), ученые (академики и доктора наук в том числе), художники – интеллигенция любит быть обманутой. Телевидение, радио, газеты – все было поставлено под ружье. И реклама сработала. Когда пирамида рассыпалась, потерпевших оказалось очень много – суды были в буквальном смысле завалены исками.
Молодая семья Климовых жила не слишком богато. Денег хронически не хватало на необходимое, а хотелось многого. И тут такая возможность – вкладываешь рубль, а всего через два месяца получаешь два! Но денег не было и на это. Их не было вообще. Решено было занять. Муж Кати Климовой в конце июня 1994 года занял 8 миллионов рублей и вложил их в ИЧП «Властилина» на срок 2 месяца. Через два месяца – 2 сентября – сумма должна была удвоиться. В конце августа молодым супругам подвернулся дачный участок. В расчете на выигрыш во «Властилине» заняли еще денег и купили участок за шесть с половиной миллионов рублей. Но в начале сентября «Властилина» рухнула. Не только выигрыша, но и вложенных денег получить не удалось. Супруги продали участок, который не успели даже почувствовать своим, вернули часть долгов (те деньги, которые и были заняты для покупки участка). Но оставался главный долг – те 8 миллионов, которые вложили в дело. Подошел срок возврата, а отдавать было нечем. Начались малоприятные попытки «выкрутиться», перезанимая и переодалживая. А, как известно, занимаешь чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда. Пришло время возврата долгов.
Одним из кредиторов Кати была ее сослуживица – главный бухгалтер организации, в которой Катя работала. Когда Катя возвращала ей часть долга (та потребовала возврата в долларах), то увидела, что у нее в сейфе лежит большая пачка «зеленых». От безысходности появилась мысль – украсть. Дурное дело не хитрое. Через два дня после того, как она увидела деньги в сейфе главного бухгалтера, Климова, уходя с работы примерно в 18 часов, уже находясь в проходной, вспомнила о продуктах, оставленных в холодильнике, стоящем в помещении отдела, и вернулась. Направляясь к холодильнику и проходя мимо кабинета главного бухгалтера, она увидела, что дверь в комнату, в которой никого не было, приоткрыта. Климова вошла в кабинет, открыла ящик стола, где, как ей было известно, главбух прятала ключ от сейфа, достала ключ, отперла сейф, взяла сверток с деньгами (потерпевшая уверяла, что там было 7100 долларов США и 390 немецких марок), положила его в сумку и, заперев сейф, вышла из кабинета. Затем, забрав из холодильника продукты, ушла с предприятия.
На допросе у следователя (а она, естественно стала одной из основных подозреваемых, поскольку уходила из отдела последней) Климова призналась сразу и сразу же вернула деньги. Она заявляла, что 270 немецких марок из украденных ею денег продала неизвестному ей лицу у обменного пункта за 567 000 рублей. Остальные, которых на самом деле оказалось 6300 долларов США, запечатав в конверт, спрятала. В суде брат Климовой показал, что 270 марок обменял на рубли он, а не Катя.
Обвинялась Климова в краже в крупных размерах и в нарушениях правил о валютных операциях (тогда статья 1627 УК РСФСР еще не была отменена).
Речь адвоката Ю.А. Костанова:
«Ваша честь! Уважаемые заседатели!
Екатерина Климова предстала перед Вами по обвинению в краже семи с лишним тысяч долларов и почти четырехсот немецких марок, в дважды совершенном нарушении правил о валютных операциях. Преступления эти закон признает весьма опасными и предусматривает за их совершение суровое наказание. Я попытаюсь доказать Вам, что содеянное ею, в действительности, не столь опасно, как утверждает автор обвинительного заключения. Я попытаюсь убедить Вас в том, что и наказание, которое Вы определите ей, не должно быть особенно суровым.
Обстоятельства этого дела просты, они подробно изложены в показаниях немногочисленных свидетелей, потерпевшей, да и самой Кати Климовой. Обстоятельства эти должны быть столь свежи в Вашей памяти, что повторять их нет никакой нужды, тем более, что у защиты с обвинением здесь почти нет расхождений. Катя Климова доказательствами изобличена и виновной себя признала полностью. Впрочем, слово «изобличена» здесь вряд ли подходит. Климова ни минуты не отпиралась. На первом же допросе у следователя, даже кажется не успевшего ей объяснить, в чем она подозревается, Катя тут же выложила всю правду, ту самую правду, которая обременяла душу и не могла не вылиться в полном признании.
Я сказал, что у защиты с обвинением здесь почти нет расхождений. Это «почти» относится, во-первых, к сумме, к размерам похищенного. В обвинительном заключении утверждается, что Климова похитила из сейфа Камышевой 7100 долларов и 390 марок. Эти цифры были названы следователю самой потерпевшей. Климова же говорит, что денег оказалось существенно меньше – 6200 долларов и 270 марок. Брат Климовой, менявший марки на рубли в обменном пункте, подтвердил, что их было 270. Больше никаких доказательств, позволяющих пролить свет на это обстоятельство, нет. В силу недвусмысленных указаний закона, следующих из принципа презумпции невиновности, возникшее противоречие должно быть разрешено в пользу Климовой. Но не только это требование закона, позволяющее не выяснять, кто говорит правду, а кто нет, диктует вывод о правдивости Кати Климовой. Климова сама денег не пересчитывала. Сколько их было в пакете с долларами, она узнала уже у следователя, когда был составлен протокол добровольной выдачи денег, в котором надо было указать сумму, и потому деньги пересчитали. Долларов там оказалось 6200. Но в суде выяснилось, что и потерпевшая величину своей пропажи уяснила не сразу: свидетель Сарухин – племянник Камышевой – показал, что только в последующие три дня они с Камышевой подсчитали и определили, что пропало 7100 долларов и 390 марок. Там была пачка денег, из которой Камышева время от времени какую-то часть изымала, затем возвращала обратно, но итоговой суммы не подбивала – пример тому возврат денег Климовой в день пропажи: как Вы помните, Катя именно в этот день вернула Камышевой 300 долларов, из которых 100 Камышева вернула, посчитав купюру поддельной. Положив деньги на место, Камышева заперла сейф, никаких подсчетов не произведя. Так что сумма эта выведена что называется «на острие пера». Никто, однако, этих подсчетов ни разу не перепроверял. Я вовсе не утверждаю, что Камышева намеренно завысила пропавшую у нее сумму денег. Вряд ли она таким образом хотела дополнительно заработать. Но, с другой стороны, нет никаких оснований считать, что Климова часть суммы утаила, дабы таким образом поправить свое материальное положение. Возможно ли такое хладнокровное поведение после того, как она, никем не понуждаемая к этому, призналась в содеянном, и вернула деньги? На квалификацию действий Климовой по этому эпизоду указанное обстоятельство не влияет, да и для назначения наказания, по большому счету, не слишком важно – было там на сотню марок больше или меньше.
Во-вторых, я не могу согласиться с обвинением Климовой в совершении с валютными ценностями двух сделок. Климова признала, что она 14 ноября возвратила Камышевой часть долга, использовав в качестве средства платежа доллары США. Признает это и Камышева – второй участник той же сделки. Что касается обмена 270 немецких марок на рубли, то, как в судебном заседании показал брат Климовой – Константин Свечков, он, увидев в руках у сестры немецкие марки, сам предложил ей обменять марки на рубли, что и сделал в тот же день в обменном пункте напротив американского посольства. Если это правда, то значит Катя Климова не продавала этих марок неизвестному человеку и этот эпизод вменен ей необоснованно. Заявление Свечкова опровергнуть невозможно, да и вряд ли он возводит поклеп на самого себя. Показания же Климовой на предварительном следствии об этом эпизоде объясняются просто: ей не хотелось втягивать в это дело брата, а на фоне обвинения в хищении крупной суммы денег обвинение в валютных сделках, даже при отягчающих обстоятельствах, казалось ей не столь страшным. Как бы то ни было, достаточных доказательств для признания ее виновной в незаконном обмене 270 марок не добыто, а версия, прозвучавшая в суде не опровергнута, да, пожалуй, и не может быть опровергнута. А это значит, что эпизод этот из обвинения подлежит исключению, и действия Климовой в этой части должны быть переквалифицированы на часть 1 статьи 162 7 Уголовного кодекса.
В этом деле есть одно обстоятельство, отличающее его от других подобных. Катя Климова после всего случившегося осталась в той же организации и фактически в том же коллективе. Они с потерпевшей продолжают оставаться сослуживицами, они сталкиваются друг с другом на работе (хотя и реже, чем раньше), их окружают одни и те же люди. Они знают в подробностях, что произошло и, тем не менее, их сочувствие на стороне не Камышевой, а Кати Климовой.
Почему коллектив просит передать ему Климову на перевоспитание, а сама потерпевшая просит не наказывать ее строго? Почему молодая, только что получившая высшее образование женщина, пошла на это? Не этому же учили ее родители и школа и не этому наставляли в институте. Что толкнуло ее за приоткрытую дверь кабинета Камышевой в тот роковой вечер?
Не найдя ответа на эти вопросы нельзя вынести справедливого приговора, ибо справедливым приговор может быть только тогда, когда Вы выясните не только то, что именно человек сделал, но и почему он это сделал, какими побуждениями руководствовался.
Бывшее государственное предприятие – 22-й территориальный центр междугородных связей и телевидения, где работают и подсудимая и потерпевшая, ныне входит в акционерное общество «Ростелеком». Акционирование по-русски – процесс своеобразный. Предприятие, которое раньше было всенародным, которое раньше принадлежало нам всем – в том числе и нам с Вами – теперь выкуплено у трудового коллектива. Каждый получил свою долю, и доли эти были различны. Если руководители предприятия получили, как Вы слышали от потерпевшей, немалые суммы, то рядовым членам коллектива достались копейки. Социальной справедливостью, разумеется, тут и не пахло. А уж о сторонних людях, вроде нас с Вами – ведь собственность-то была всенародная – авторы этого экономического чуда и вовсе забыли. Или, может быть, имелась в виду возможность появления приватизированного суда? Это была приватизация по принципу «одним бублик, другим – дырку от бублика». Понятно, что «бублик» достался руководителям предприятия, начальству. Начальство и теперь оказалось у руля, а рядовые члены коллектива – в проигрыше.
Эта несправедливость была понята всеми. Обида и неудовлетворенность, неудовлетворенность и обида – вот действительные итоги этой приватизации. Деньги, вообще-то, нужны всем, одним больше, другим меньше. Чаще, увы, оказывается так, что достаются они вовсе не тем, кто больше нуждается. Молодая семья Климовых, как и большинство молодых семей, начинала «с нуля», нуждалась, конечно, в каких-то суммах на обзаведение, на устройство своего семейного гнезда. Но, как раз у них денег не было, деньги от приватизации, деньги, которые, казалось, были общие, достались тем, у кого без того уже есть свой дом и дом этот – полная чаша.
И вот на такого человека, обделенного и обиженного, обрушивается вся мощь средств массовой информации, рекламирующих разного рода финансовые и инвестиционные фирмы, сулящие баснословные барыши и очень быстро. Вы помните это время – утром, едва отойдя ото сна, Вы уже подвергались атаке: по радио и телевидению вас призывали внести деньги в банк «Чара»; выйдя на улицу, Вы не могли не увидеть на громадном плакате трех летящих бабочек – эмблему «МММ», Вы входили в троллейбус – и там встречали те же призывы: отдайте деньги «МММ», «Чаре», «Властилине», «Селенге». В метро, в автобусе, в трамвае, в магазине, столовой – всюду одни и те же призывы. Вы возвращались вечером домой, но и дома невозможно было укрыться: Вам на всех телевизионных каналах и программах объясняли, как выгодно вложить деньги во «Властилину», которая сулила уже через две недели вернуть вдвое больше вложенного. Соблазн был велик, а деньги были так нужны. А слову печатному, слову, звучащему с телеэкрана, мы так привыкли верить. А вокруг кое-кто уже успел и обогатиться. И, главное, деньги были так нужны и – никаких надежд заработать их быстро и много. И более искушенные в жизни люди попались на эту удочку, да что там удочку – в эти сети. Попались и Катя Климова с мужем. Они одолжили у друзей восемь миллионов рублей и внесли их во «Властилину» под обещания получить через два месяца ровно вдвое больше. Но бесплатный сыр бывает известно где. И ловушка захлопнулась – им не хватило всего нескольких дней; увы, «Чара» лопнула раньше, чем Климовы успели получить свою сверхприбыль. Положение стало теперь совершенно безысходным. К прежнему безденежью прибавились немалые долги без всяких надежд на возможность их возврата в обозримом будущем. Возникло ощущение надвигающейся катастрофы – срок уплаты надвигался, а денег не было, и взять их было негде.
В жизни почти каждого человека бывают минуты, когда нужда подпирает и, кажется, уж нет никакого выхода. Когда от рокового поступка могут защитить только нравственные устои, но представления о долге перед окружающими, составляющие самую суть нравственности, покрываются туманом обиды на общество, загнавшее тебя в угол, обобравшее тебя до нитки и щедро вознаградившее других, не более заслуживающих этого, да еще может быть и за твой же счет.
Тут все сошлось – и безысходность ситуации, и обман со стороны того самого общества, которое ханжески призывало к добродетели, – обман если не совсем отключивший нравственный тормоз, то, по крайней мере, резко его ослабивший, – и соблазн: в виде открытой двери в пустую комнату, беззащитного сейфа с деньгами и ключа в ящике. На что она рассчитывала? На то, что в обезлюдевших после рабочего дня комнатах никого нет, помещения бухгалтерии пусты, и никто не увидит, как она взяла деньги? Но именно эта пустота, это отсутствие во всем здании людей, кроме нее и охранника, предельно сужает круг поиска: если в здании никого, кроме Климовой нет, то и деньги взять больше некому. На нее первую падет (и пало) подозрение. Совсем немного усилий ума нужно было, чтоб понять. Но в том то и дело, что не рассуждала она в тот момент. Рассудочность как бы отключилась вовсе. Она была в состоянии полного умопомрачения.
Это состояние скоро сменилось другим – не менее, если не более мучительным. Я думаю, что не боязнь разоблачения была причиной ее терзаний. Хладнокровный преступник, взвесив все «за» и «против», быстро бы понял, что от первого подозрения до обвинительного приговора – дистанция огромного размера. Да и чем могло располагать следствие? Показаниями вахтера о том, что Климова по окончании рабочего дня возвращалась в бухгалтерию, когда там никого уже не было? Но ведь если в здании было только два человека, и один из них взял деньги, то совсем необязательно этот один и есть Климова. Деньги надежно спрятаны. Никакого осмотра места происшествия с изъятием отпечатков (если они там и были) не производилось, и Климова это знала. В общем, если бы она не хотела признаваться, то вынудить ее это сделать под давлением улик следствие никак не могло. Нет, признание Климовой не было вынужденным. Это было признание человека, отягощенного содеянным, жаждавшего покаяться, жаждавшего очиститься своим признанием. Очиститься во что бы то ни стало, несмотря на угрозу неминуемого наказания. За эти несколько дней Климова чуть не наизусть выучила соответствующие ее деянию статьи Уголовного кодекса, идя к следователю она прекрасно понимала, что ценой ее признания будет позор наказания, а может быть и лишение свободы, долгая разлука с близкими. Но ничто уже не могло остановить ее. Она не могла жить дальше, неся в себе свой грех. Она уже судила себя судом своей собственной совести, и судила жестоко. И сегодня, когда ущерб возмещен, а виновница раскаялась, нужно ли ее наказывать реально?
Я прошу Вас об одном: какое бы наказание Вы ни сочли нужным назначить Климовой, назначьте его условно. Она Вас не подведет.»
Признав Климову виновной в краже 6300 долларов и 270 марок, а также в нарушении правил о валютных операциях по эпизоду использования иностранной валюты в качестве средства платежа при возврате долга, суд приговорил ее к лишению свободы условно.