Завещание сон лермонтов

«Стихотворение М. Ю. Лермонтова «Завещание» (восприятие, истолкование, оценка)»

Стихотворение Лермонтова «Завещание» было написано в 1840 году и по форме представляет собой исповедь героя перед смертью. Из слов лирического героя мы понимаем, что он — воин, погибающий на чужбине от страшного ранения: «…навылет в грудь Я пулей ранен был». Зная историческую ситуацию, мы можем предположить, что действие стихотворения происходит на Кавказе.

Перед смертью герою необходимо высказаться — он рассказывает обо всей своей жизни товарищу:

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остается жить!

Эти слова звучат трагично — герой наверняка очень молод. Но, как мы понимаем из дальнейших слов, вся его жизнь была трагичной. Лирический герой очень одинок: «…моей судьбой, Сказать по правде, очень Никто не озабочен». Он предполагает, что, пока он служил, его родители умерли. Но, рассуждает молодой человек, это и к лучшему — что может быть хуже, чем огорчить отца и мать страшной вестью? Поэтому, на всякий случай, герой предупреждает своего товарища:

Но если кто из них и жив,

Скажи, что я писать ленив,

Что полк в поход послали,

И чтоб меня не ждали.

Была у лирического героя и «сердечная зазноба». Однако и здесь все печально — молодой человек уверен, что он нелюбим и забыт:

Соседка есть у них одна…

Как вспомнишь, как давно

Расстались. Обо мне она

Поэтому слова молодого человека звучат цинично и жестоко:

Ты расскажи всю правду ей,

Пустого сердца не жалей;

Пускай она поплачет —

Ей ничего не значит!

Но, несмотря на все удары судьбы, герой стихотворения превыше всего ставит порядочность, достоинство, собственное доброе имя. Смыслом своей жизни он считает службу царю и отечеству: «Что умер честно за царя».

Таким образом, герой стихотворения — типичный для творчества Лермонтова романтический герой с трагической судьбой и таким же мироощущением. Он, несмотря на свой большой потенциал, не обретает счастья, находится в разладе с окружающим миром и собой. Именно поэтому, как это всегда бывает у Лермонтова, герой погибает «во цвете лет».

Форма исповеди, повествование от 1-го лица помогает раскрыть внутренний мир героя, глубже «проникнуть» в его характер.

Стихотворение состоит из 4 восьмистиший с перекрестной и смежной рифмовкой. На мой взгляд, оно бедно лексическими средствами выразительности: здесь встречаются лишь эпитет («пустое сердце»), обращение («брат», которое подчеркивает интимность интонации стихотворения) и устойчивые метафорические выражения («застать в живых», «ранен навылет», «поклон посылаю», «жить на свете»).

В синтаксическом плане в стихотворении довольно много восклицательных предложений и умолчаний, что помогает передать живую непосредственную, эмоциональную речь («На свете мало, говорят, Мне остается жить!»; «Поедешь скоро ты домой: Смотри ж…» и т. д. )

Таким образом, на мой взгляд, стихотворение «Завещание» — типичное произведение для романтической лирики Лермонтова. Типичен лирический герой произведения, вступивший в трагическую схватку с судьбой и проигравший ее. Типичны художественные средства, которые поэт использует в этом стихотворении.

На мой взгляд, «Завещание» отчетливо перекликается с поэмой Лермонтова «Мцыри», продолжая «главную» тему поэта — о дисгармонии человека с окружающим миром и собой.

«Завещание» М. Лермонтов

«Завещание» Михаил Лермонтов

Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж… Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь…
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых…
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна…
Как вспомнишь, как давно
Расстались. Обо мне она
Не спросит… все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет…
Ей ничего не значит!

Анализ стихотворения Лермонтова «Завещание»

Незадолго до своей трагической гибели Михаил Лермонтов написал стихотворение «Завещание» (1840 г), которое, на первый взгляд, не имело никакого отношения к судьбе самого поэта. В нем автор изобразил умирающего солдата, который прощается со своим другом и братом по оружию, наказывая ему выполнить последнюю волю. Солдат был сражен вражеской пулей и, находясь в лазарете, понимает, что жить ему осталось совсем немного. Он просит неизвестного собеседника передать поклон родной земле и рассказать тем, кто дорого солдату, о его смерти. «Скажи им, что навылет в грудь я пулей ранен был, что умер честно за царя», — отмечает главный герой произведения. При этом он подчеркивает, что его другу вряд ли удастся застать в живых отца и мать. И это неудивительно, потому что в царской России в армию солдат призывали сроком на 25 лет. И если им удалось выжить во многочисленных войнах, то дома они уже практически никого не заставали и своих близких. Поэтому главный герой стихотворения, с одной стороны, очень опечален тем, что его родители, вероятно, уже умерли. С другой же стороны он не хочет, чтобы они знали о его гибели. Поэтому он просит друга не сообщать им об этом, если застанет стариков в живых. «Скажи, что я писать ленив, что полк в поход послали и чтоб меня не ждали», — отмечает солдат.

Лермонтов нарочно не указывает, кем был его герой в обычной жизни. Вероятнее всего, он – обычный крестьянский парень, которому служба армии сломала всю жизнь. сам же герой признается в том, что когда-то был влюблен в свою соседку. Однако он понимает, что избранница уже давно забыла о его существовании. Ей солдат разрешает рассказать о своей гибели. «Ты расскажи всю правду ей, пустого сердца не жалей!», — отмечает главный герой. Действительно, его бывшая возлюбленная может оказаться единственным человеком, который искренне поплачет о погибшем. Но это печальное известие вряд ли затронет ее душу, потому что образ того, кого она когда-то любила, дано уже стерся из памяти этой немолодой уже женщины.

Рассказывая о судьбе неизвестного русского солдата, Михаил Лермонтов вкладывает в это стихотворение тайный смысл. Между строк можно прочесть завещание самого поэта, который знает, что его жизнь будет недолгой и интуитивно ищет смерти. Сегодня многие исследователи творчества Лермонтова приходят к убеждению, что этот человек обладал пророческим даром и знал, что должен умереть. Если исходить из этого, то тайный смысл стихотворения «Завещание» становится явным. Ведь поэт также погиб от пули в грудь во время дуэли, хотя мечтал умереть на поле брани. Точно так же, как и у главного героя произведения, у Лермонтова к тому моменту в живых не было ни отца, ни матери, а к родной бабушке он питал весьма сложные и смешанные чувства, не считая ее близким для себя человеком. Что касается образа девушки-соседки, то под это определения могут попасть многие женщины, которыми восхищался поэт. Однако, вероятнее всего, автор подразумевает Варвару Лопухину, которая была его музой до самой смерти, хотя Лермонтов отказался связывать себя узами брака с женщиной, которую боготворил. Именно от был виноват в разрыве отношений с возлюбленной, считая, что не способен сделать ее по-настоящему счастливой. Однако в стихотворении ситуация представлена с точностью до наоборот: автор фактически обвиняет свою избранницу в том, что она его забыла. И это – единственная неточность в произведении, которую можно считать неумелой попыткой Лермонтова оправдать свои поступки. Он посчитал, что Лопухина гораздо легче перенесет известие о его смерти, если будет знать, что между ними все кончено. И – оказался неправ, потому что лишил возлюбленную возможности провести с ним последние месяцы жизни, о чем Варвара Лопухина сожалела до самой смерти.

«Анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова «Сон».»

Произведения, созданные М. Ю. Лермонтовым за тридцать лет его творчества, включают в себя не только прославление бородинской победы и любовь к отчизне; в них он говорит о свободе, о судьбе поколений, о назначении поэта, о бессмысленных кровопролитиях, поисках истины. А между этими стихами мелькают острые эпиграммы, стихотворные шутки, добрые стихи о любви, и рассказы о самой заветной мечте — о преодолении одиночества.

Это стихотворение написано в трудный для поэта период: дуэль, вторая ссылка на Кавказ. После некоторого срока прохождения воинской службы, Лермонтов был оставлен военным врачом в Пятигорске для лечения. И вот когда дни поэта были уже сочтены, когда его терзали роковые предчувствия, и он как будто предвидел приближающую к нему смерть, он пишет несколько последних стихотворений. Таким, например, было и произведение «Сон».

Оно не описывает биографических событий из жизни Лермонтова, а рассказывает о его настроениях на языке поэтических образов. Это как будто взгляд автора в свою собственную судьбу. Но с уверенностью можно сказать, что основной идеей произведения стала главная мечта автора — обретение душевной гармонии и истинной любви.

Стихотворение «Сон» можно разделить на две части. В первой части мы видим пейзажное изображение юга Дагестана:

«В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я…

Уступы скал теснилися кругом,

И солнце жгло их желтые вершины…»

Т. е. автор рисует суровый и тягостный пейзаж, выступающий как враждебная, убивающая сила. Каменные скалы окружают умирающего героя подобно тюремным стенам.

Вторая часть начинается описанием пира, явившегося герою во сне:

«И снился мне сияющий огнями

Вечерний пир в родимой стороне.

Меж южных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне».

Наряду с главным героем стихотворения, находящегося на грани жизни и смерти и погруженного в небытие, во второй части автор изображает его любимую женщину, предчувствующую смерть героя:

«Но в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает чем была погружена…»

Стихотворение «Сон» построено довольно сложно. Оно имеет зеркальную композицию: сначала герой видит во сне героиню, а затем героиня, которую герой видит во сне, видит сон о нем:

«И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей».

Таким образом, автор показывает нам сюжет произведения два раза — с точки зрения героя и с точки зрения героини.

Б. М. Эйхенбаум , исследуя жанровое своеобразие лермонтовского «Сна», назвал его построение зеркальным: «Сон героя и сон героини — это как бы два зеркала, взаимно отражающие действительные судьбы каждого из них…».

Лермонтов в своем стихотворении завершает образ идеальной любви, оказавшейся провидческой. Именно эта любовь, которую лишь в смертельном сне, но все-таки успел увидеть главный герой, заставляет по-другому взглянуть на смерть, она уже не представляется для героя такой трагичной.

Это стихотворение открывает путь простому прямому слову, точно передающему состояние души, без всяких прикрас и масок.

«Сон», анализ стихотворения Михаила Юрьевича Лермонтова

Сон в жизни человека играет немаловажную роль: во сне человек отдыхает. Однако сновидения всегда отличались мистическим смыслом, так как часто предвещали приятные или, наоборот, трагические события. Неслучайно он стал использоваться писателями в качестве особого жанра, когда именно с помощью сна герой произведения получал своеобразное предупреждение (как Родион Раскольников в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание») или мог увидеть будущее (четвертый сон Веры Павловны в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?»).

Сон мог стать самостоятельным литературным произведением, например, пьеса испанского драматурга Педро Кальдерона «Жизнь есть сон» или комедия Вильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь». В лирике подчас сон превращается в мистическое предсказание, как и случилось в стихотворении Михаила Юрьевича Лермонтова «Сон», написанном в 1841 году незадолго до роковой дуэли.

Это сейчас, когда почти каждый ценитель русской поэзии имеет представление о судьбе молодого русского поэта «с русскою душой», стихотворение «Сон» может показаться предсказанием собственной гибели. Но тогда, в 1841 году, никому бы не пришло в голову проводить параллель с судьбой главного героя «Сна», лежащего «в полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди».

Стихотворение состоит из двух частей. В первой части смертельно раненный герой видит как будто со стороны свое тело, из которого вместе с кровью, сочившейся из раны, медленно уходит жизнь. Очевидно, этот человек изначально оказался здесь, в Дагестане, не по своей воле. На эту мысль наводит пейзаж, явно враждебный герою: и нагромождение острых скал, и горячий песок, и жгучее солнце – все доставляет мучения умирающему юноше.

Кроме того, герой лежит один (это слово – одно из самых распространенных в творчестве Лермонтова), и непонятно, почему он остался в одиночестве. Если это раненый солдат, то где его сослуживцы? Приходит на ум мысль о мести, и ответ на вопрос, кто смертельно ранил героя, так и остается без ответа.

Вторая часть начинается, на удивление, слишком уж радостно. И хотя это и есть сам сон, но в нем и пир, «сияющий огнями», и юные жены, «увенчанные цветами», и «веселый разговор», который они вели о герое. Только вот одна из них сидела задумчивая – это подчеркнуто антитезой с помощью союза «НО».

Душа героини тоже погружена в «грустный сон», почти дословно повторяющий уже виденную в начале стихотворения картину: теперь это уже труп, лежащий в долине Дагестана с дымящейся в груди раной. Состояние героини больше напоминает транс, однако в художественном смысле – это предвидение, предчувствие. Ведь только любящая женщина может чувствовать состояние своего возлюбленного.

Повторение одной и той же картины в начале и в конце стихотворения создает кольцевую композицию, также носящую название «художественного обрамления». Это придает произведению законченность, оставляя читателя без всякой надежды на благополучный исход.

Интересно, что слово «сон» может иметь разные значения: «сновидение», «мечта», «видение». В первой части стихотворения сон героя больше напоминает переход в другую реальность, пограничное состояние между жизнью и смертью, в котором оказывается умирающий юноша. И хотя чаще предсмертные видения больше напоминают пленку, которая с бешеной быстротой раскручивается в обратную сторону, неспешный размер стиха настраивает читателя на совсем иной лад.

Последняя часть стихотворения больше напоминает мечту, к которой стремится герой. Судя по обстоятельствам жизни самого Михаила Юрьевича, трудно представить себе, как где-то далеко его ждет любимая девушка. Но в том и заключается сила художественного слова, что поэт подчас волен выдавать желаемое за действительное.
Таким образом, несмотря на мистицизм (многие современники усматривали в нем предсказание собственной гибели поэта), это стихотворение можно отнести к излюбленной теме Лермонтова – одиночеству. Каждый из героев в итоге остается один: юноша умирает в одиночестве, а любимая остается вдовой, даже не став женой.

Один из известнейших русских литературоведов, Б.М. Эйхенбаум, определяя жанровое своеобразие «Сна» М. Лермонтова, назвал его композицию зеркальной: «Сон героя и сон героини – это как бы два зеркала, взаимно отражающие действительные судьбы каждого из них…». Точнее, действительно, не скажешь.

Конспект урока по литературе на тему «Тема жизни и смерти в лирике М. Ю. Лермонтова. Анализ стихотворений «Валерик», «Завещание», «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана. «).»

Урок 13. Тема жизни и смерти в лирике М. Ю. Лермонтова. Анализ стихотворений «Валерик», «Завещание», «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана. «).

Цели: показать поиск лирическим «я» гармонии с миром, трагизм лирического героя, мечты и надежды которого обречены, показать символический смысл стихотворений, наполненных философскими обобщениями.

Пора уснуть последним сном, Довольно в мире пожил, Обманут жизнью был во всем И ненавидя и любя.

Тема жизни и смерти — вечная во всей литературе — является ведущей и в лирике Лермонтова и своеобразно в ней преломляется. Размышлениями о жизни и смерти проникнуты многие стихи поэта. Некоторые из них, например, «И скучно и грустно», «Любовь мертвеца», «Эпитафия» («Простосердечный сын свободы. «), «1830. Мая. 16 числа» («Боюсь не смерти я. О нет. «), «Могила бойца», «Смерть» и другие могут прозвучать в начале урока, создавая настроение размышления. Думами о конце человеческой жизни проникнуты многие страницы «Героя нашего времени», будь то гибель Бэлы, или мысли Печорина перед дуэлью, или вызов, который бросает смерти Вулич.

В информации, предваряющей чтение и анализ стихотворения «Валерик» («Я к вам пишу: случайно! право. «), необходимо сообщить, что стихотворение написано на основе наблюдений Лермонтова над боевыми делами отряда генерал-лейтенанта Галафеева во время похода в Чечню. Речка Валерик существует на самом деле и впадает в реку Сунжу, правобережный приток Терека. «С 6 по 14 июля 1840 года Лермонтов участвовал в боях и, по преданию, вел журнал военных действий отряда генерала Галафеева. Совпадение текста «Журнала военных действий» и лермонтовского стихотворения дает представление о том, как точно воспроизвел он действительную обстановку похода и, в то же время, в каком направлении шло поэтическое освоение материала его наблюдений. Из сопоставления текста стихотворения с соответствующими страницами «Журнала военных действий» видно, что совпадает в них не только фактическая основа, но и самый стиль, целые предложения «Журнала» и строки стихотворения. Лермонтов за участие в деле 11 июля 1840 года при Валерике и проявленную при этом храбрость был представлен к ордену Станислава III степени, Николай I этого представления не утвердил. Отказ был получен уже после гибели Лермонтова»[6].

Вопросы и задания к стихотворению «Валерик» (1840)

1. К какому жанру можно отнести это стихотворение: любовное послание, поэтический рассказ, письмо?

2. Какова композиция стихотворения? Какие жанровые особенности характерны для основных частей текста?

3. Охарактеризуйте ключевые образы стихотворения, традиционные для любовного послания: Он и Она. В чем они противопоставлены?

4. Что нового вносит Лермонтов в отношение к жизни и к слову?

5. Какой в стихотворении изображена война? Что придает описаниям лирического «я» особую достоверность?

6. Какой смысл привносят в текст описания картин природы?

7. Докажите, что язык стихотворения тяготеет к разговорному стилю, «прозаической» речи. Подтвердите свои мысли примерами. Какой смысл эти особенности стиля придают тексту?

8. Проанализируйте особенности рифмовки текста. Какой смысл придает ему нерегулярность рифм?

9. Докажите, что любовное послание и батальный рассказ наполнены философским содержанием. Какой смысл придает тексту ирония его финала?

10. Индивидуальное задание. Сопоставьте стихотворение Лермонтова «Валерик» со стихотворением «Бородино» и с рассказом Л. Толстого «Набег».

Вопросы и задания к стихотворению «Завещание» (1840)

1. В чем драматизм рассказа смертельно раненного офицера? Как передается его душевное волнение?

2. Какую роль играет в стихотворении прием умолчания, графически переданный многоточиями?

3. Какой смысл стихотворению придают слова и выражения, характерные для разговорной речи?

4. Докажите что по ходу текста растет его эмоциональное напряжение.

5. В чем отличие лирического «я» стихотворения «Завещание» от героя ранней лирики Лермонтова?

6. Индивидуальное задание. Сопоставьте стихотворение «Завещание» 1840 года с ранним стихотворением — переводом из Гёте — с тем же названием («Есть место: близ тропы глухой. «). Сделайте вывод о том, как изменился облик лирического «я» в ранней и зрелой лирике.

Вопросы и задания к стихотворению «Сон» (1841)

1. В чем особенности композиции этого стихотворения?

2. Докажите, что лирический субъект и его подруга одиноки и разлучены. Какие преграды лежат между ними?

3. Какой смысл выявляется в том, что умирающему воину снится сон о нем самом, который «в родимой стороне» видит его подруга?

4. В чем трагичность общения их душ?

5. В каком окружении находится каждый герой стихотворения? Каково их отношение к окружающему миру? Как в этом проявляется противоречивость и несправедливость устройства мира?

6. Индивидуальное задание. Сопоставьте стихотворение «Сон» 1841 года со стихотворением 1830—1831 года с тем же названием («Я видел сон: прохладный гаснул день. «). В чем разница в содержании и стилистике этих стихотворений?

В стихотворениях о жизни и смерти, относящихся к зрелой лирике Лермонтова, эта тема уже не является данью романтической традиции, а наполняется глубоким философским содержанием. Поиск лирическим «я» гармонии с миром оказываются тщетным: нельзя убежать ни от самого себя, нет душевного равновесия ни в окружении природы, ни «в шумном граде», ни в бою. Трагизм лирического героя, мечты и надежды которого обречены, нарастает, драматическое мироощущение усиливается.

В поздней лирике появляется все больше символических стихотворений, наполненных философскими обобщениями. Лирический герой раннего Лермонтова близок самому поэту, а в зрелом творчестве поэт все чаще выражает «чужое» сознание, мысли и чувства иных людей. Однако и их мироощущение полно страдания, что позволяет думать о том, что трагичность жизни — это непреложный закон бытия, предначертанный на небесах. Отсюда такая будничность и прозаичность восприятия смерти, неверие в бессмертие и человеческую память. Смерть является для него как бы продолжением жизни. Силы бессмертной души никуда не исчезают, а только засыпают навеки. Поэтому становится возможным и общение человеческих душ, даже если одна из них уже покинула тело. Без ответа остается вечный вопрос бытия. Где найти спасение души? Научиться жить в несправедливом и противоречивом мире или навсегда покинуть его?

Философские мотивы лирики Лермонтова . «Как часто, пестрою толпою окружен. ». «Выхожу один я на дорогу. », выучить одно стихотворение и анализ.

«Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана. »)

Л. М. Щемелева Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва «Сов. Энцикл.»; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл. , 1981

Смотреть что такое «»Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана. »)» в других словарях:

жар — а ( у), предл. о жаре, в жару, на жару, м. 1. Сильная степень тепла, присущая чему л. нагретому или горящему и излучаемая им. После дождя солнце так припекло землю, что в окно камеры дует с поля влажным жаром, точно из бани. М. Горький, Карамора … Малый академический словарь

Переводы и изучение Лермонтова в литературах народов СССР — ПЕРЕВОДЫ И ИЗУЧЕНИЕ ЛЕРМОНТОВА В ЛИТЕРАТУРАХ НАРОДОВ СССР. Связи творчества Л. с лит рами народов СССР многочисленны и многообразны, они по разному претворялись и осуществлялись в отдельных лит рах, возникали в разное время в зависимости от… … Лермонтовская энциклопедия

Мотивы поэзии Лермонтова — МОТИВЫ поэзии Лермонтова. Мотив устойчивый смысловой элемент лит. текста, повторяющийся в пределах ряда фольклорных (где мотив означает минимальную единицу сюжетосложения) и лит. худож. произв. Мотив м. б. рассмотрен в контексте всего творчества… … Лермонтовская энциклопедия

Дагестан — (Дагестанская обл.), горная страна в вост. части Сев. Кавказа; ныне Даг. АССР. В 40 е гг. 19 в. эта обширная область, населенная мусульм. народностями и племенами, являлась оплотом Шамиля. Л. побывал в Д. в 1840. 17 июля отряд ген. А.В. Галафеева … Лермонтовская энциклопедия

Жанры поэзии Лермонтова — ЖАНРЫ поэзии Лермонтова. Лит. деятельность Л. протекала в эпоху разрушения и диффузии жанровой системы 18 в., и его творч. наследие далеко не всегда поддается жанровой классификации, отражая в то же время поиски новых форм. Ученич. лирика Л.… … Лермонтовская энциклопедия

Шульц Морис Христианович — (1806 88), полковник Генштаба, участник кавк. войн, впоследствии ген. майор. Л. познакомился с Ш., очевидно, в 1840 в Ставрополе. Рассказ Ш. о его ранении при штурме в 1839 даг. крепости Ахульго и о состоянии, к рое он тогда пережил, послужили,… … Лермонтовская энциклопедия

Хвостова, Екатерина Александровна — (урожденная Сушкова) дочь Александра Васильевича Сушкова и Анастасии Павловны, урожд. кн. Долгоруковой, род. в Симбирске 18 марта 1812 г., умерла 10 октября 1868 г. В 1838 г. вышла замуж за камер юнкера Александра Васильевича Хвостова,… … Большая биографическая энциклопедия

Елагина Авдотья Петровна — (урожд. Юшкова, по первому мужу Киреевская; 1789 1877), знакомая Л.; хозяйка известного моск. лит. салона. Друг и родственница В. А. Жуковского, мать И. В. и П. В. Киреевских. В 30 40 х гг. в салоне Елагиных Киреевских (у Красных ворот)… … Лермонтовская энциклопедия

«Отечественные записки» — «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ» (1839 84), журнал, первоначально сборник (1818 I ч., 1819 II ч.), основанный в Петербурге П. П. Свиньиным и в 1820 30 издававшийся им ежемесячно. В 1839 «ОЗ» были возобновлены А.А. Краевским, издавались ежемесячно (в 1865… … Лермонтовская энциклопедия

Яворов Пейо — (псевд.; наст. имя Пейо Крачолов) (1878 1914), болг. поэт. Проявлял глубокий интерес к творчеству Л. «Его поэзия, писал Я., является как бы более совершенной исповедью моей собственной души». Тональность ряда стих. Я. 1900 х гг. напоминает лирику … Лермонтовская энциклопедия

Завещание сон лермонтов

Михаил Юрьевич Лермонтов

Содержание сборника стихов:

*** Сборник «М.Ю. Лермонтов Стихотворения; Поэмы М, скачать
«Художественная литература», 1980, 223с – Поэтическая библиотека»

Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;

Когда же перед смертью с глаз
вязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С вязкой исчезает;

Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был – мечта,
И что она – не наша!

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном.

Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит.
Увы, — он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой.
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.

И шумя, и крутясь, колебала река
Отраженные в ней облака;
И пела русалка — и звук ее слов
Долетал до крутых берегов.

И пела русалка: «На дне у меня
Играет мерцание дня;
Там рыбок златые гуляют стада;
Там хрустальные есть города;

И там на подушке из ярких песков
Под тенью густых тростников
Спит витязь, добыча ревнивой волны,
Спит витязь чужой стороны.

Расчесывать кольца шелковых кудрей
Мы любим во мраке ночей,
И в чело и в уста мы в полуденный час
Целовали красавца не раз.

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,
Остается он хладен и нем;
Он спит — и, склонившись на перси ко мне,
Он не дышит, не шепчет во сне. «

Так пела русалка над синей рекой,
Полна непонятной тоской;
И шумно катясь, колебала река
Отраженные в ней облака.

Погиб Поэт! — невольник чести-
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой.
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде. и убит!
Убит. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь. он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар. спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво. издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что’ он руку поднимал.

И он убит — и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей.

И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!

— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!

Мы долго полча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушке на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.

Прилег я вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам.
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И все на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нам,
Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой.
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой.

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять.
Вот затрещали барабаны —
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри — не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не Божья воля,
Не отдали б Москвы!

Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы.

Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,
Он был, с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством.

Заботой тайною хранима,
Перед иконой золотой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой.
Все полно мира и отрады,
Вокруг тебя и над тобой.

Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Я красавицу младую
Прежде сладко поцелую,
На коня потом вскочу,
В степь, как ветер, улечу.

Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжелая с замком;
Черноокая далеко,
В пышном тереме своем;
Добрый конь в зеленом поле
Без узды, один, по воле
Скачет, весел и игрив,
Хвост по ветру распустив.

Одинок я — нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем;
Только слышно за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.

Кто б ни был ты, печальный мой сосед,
Люблю тебя, как друга юных лет,
Тебя, товарищ мой случайный,
Хотя судьбы коварною игрой
Навеки мы разлучены с тобой
Стеной теперь — а после тайной.

Когда зари румяный полусвет
В окно тюрьмы прощальный свой привет
Мне, умирая, посылает
И, опершись на звучное ружье,
Наш часовой, про старое житье
Мечтая, стоя засыпает, —

Тогда, чело склонив к сырой стене,
Я слушаю — и в мрачной тишине
Твои напевы раздаются.
О чем они — не знаю; но тоской
Исполнены, и звуки чередой,
Как слезы, тихо льются, льются.

И лучших лет надежды и любовь —
В груди моей все оживает вновь,
И мысли далеко несутся,
И полон ум желаний и страстей,
И кровь кипит — и слезы из очей,
Как звуки, друг за другом льются.

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленго листка;

Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо качает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога.

Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

Расстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.

И новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный — все храм,
Кумир поверженный — все бог!

Спеша на север из далёка,
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж востока,
Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленья
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твоё владенье,
К перстолу вечному Аллы.

Молю, да снидет день прохладный
На знойный дол и пыльный путь,
Чтоб мне в пустыне безотрадной
На камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,
Гремя в наряде боевом,
В ущелье мрачного Дарьяла
Меня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье!
Боюсь сказать! — душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?

Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?

О, если так! своей метелью
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И впервый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза — жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал —
Наследье бранного востока.

Наезднику в горах служил он много лет,
Не зная платы за услугу;
Не по одной груди провел он страшный след
И не одну порвал кольчугу.

Забавы он делил послушнее раба,
Звенел в ответ речам обидным.
В те дни была б ему богатая резьба
Нарядом чуждым и обидным.

Он взят за Тереком отважным казаком
На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
В походной лавке армянина.

Теперь родных ножон, избитых на войне,
Лишен героя спутник бедный,
Игрушкой золотой он блещет на стене —
Увы, бесславный и безвредный!

Никто привычною, заботливой рукой
Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарей,
Никто с усердьем не читает.

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как божий дух, носился над толпой
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык,
Нас тешат блёстки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны.

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья.

КАЗАЧЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.

По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
Шелком разошью.
Спи, дитя мое родное,
Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду
И казак душой.
Провожать тебя я выйду —
Ты махнешь рукой.
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью.
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
Баюшки-баю.

Стану я тоской томиться,
Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю.
Спи, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу
Образок святой:
Ты его, моляся богу,
Ставь перед собой;
Да, готовясь в бой опасный,
Помни мать свою.
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.

Que nous font apres tout les vulgaires abois
De tous ces charlatants, qui donnent de la voix
Les marchands de pathos et les faiseurs d’emphase
Et tous les baladins qui dansent sur la phrase?
A.Barbier1

Не верь, не верь себе, мечтатель молодой,
Как язвы, бойся вдохновенья.
Оно — тяжелый бред души твоей больной
Иль пленной мысли раздраженье.
В нем признака небес напрасно не ищи:
То кровь кипит, то сил избыток!
Скорее жизнь свою в забавах истощи,
Разлей отравленный напиток!

Случится ли тебе в заветный, чудный миг
Отрыть в душе давно безмолвной
Еще неведомый и двественный родник,
Простых и сладких звуков полный, —
Не вслушивайся в них, не предаввайся им,
Набрось на них покров забвенья:
Стихом размеренным и словом ледяным
Не передашь ты их значенья.

Закрадется ль печаль в тайник души твоей,
Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой, —
Не выходи тогда на шумный пир людей
С своею бешеной подругой;
Не унижай себя. Стыдися торговать
То гневом, то тоской послушной,
И гной душевных ран надменно выставлять
На диво черни простодушной.

Какое дело нам, страдал ты или нет?
На что’ нам знать твои волненья,
Надежды глупые первоначальных лет,
Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идет
Толпа дорогою привычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной.

А между тем из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты.
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным.

1 Какое нам, в конце концов, дело до грубого
крика всех этих горланящих шарлатанов, торговцев
пафосом, мастеров напыщенности и всех плясунов,
танцующих на фразе?
— О. Барбье (франц.)

ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор.
Не прав твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли — в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонком раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали.
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копье на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро их поит студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети.
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли до утра их огнем.

Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальный на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне все дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит —
Его лишь песок раскаленный заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко.

Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию шумит:

«Расступись, о старец море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов им, на славу,
Стадо целое пригнал».

Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит:

«Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой».

Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит:

«Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тих, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».

Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.

И старик во вблеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.

Он взыграл, веселья полный, —
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.

Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походною палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений!

Он был рожден для них, для тех надежд,
Поэзии и счастья. Но, безумный —
Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил в море жизни шумной,
И свет не пощадил — и бог не спас!
Но до конца среди волнений трудных,
В толпе людской и средь пустынь безлюдных
В нем тихий пламень чувства не угас:
Он сохранил и блеск лазурных глаз,
И звонкий детский смех, и речь живую,
И веру гордую в людей и жизнь иную.

Но он погиб далеко от друзей.
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землей чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша
В немом кладбище памяти моей!
Ты умер, как и многие, без шума,
Но с твердостью. Таинственная дума
Еще блуждала на челе твоем,
Когда глаза закрылись вечным сном;
И то, что ты сказал перед кончиной,
Из слушавших тебя не понял ни единый.

И было ль то привет стране родной,
Названье ли оставленного друга,
Или тоска по жизни молодой,
Иль просто крик последнего недуга,
Кто скажет нам. Твоих последних слов
Глубокое и горькое значенье
Потеряно. Дела твои, и мненья,
И думы — все исчезло без следов,
Как легкий пар вечерних облаков:
Едва блеснут, их ветер вновь уносит —
Куда они? зачем? откуда? — кто их спросит.

И после их на небе нет следа,
Как от любви ребенка безнадежной,
Как от мечты, которой никогда
Он не вверял заботам дружбы нежной.
Что за нужда. Пускай забудет свет
Столь чуждое ему существованье:
Зачем тебе венцы его вниманья
И терния пустых его клевет?
Ты не служил ему. Ты с юных лет
Коварные его отвергнул цепи:
Любил ты моря шум, молчанье синей степи —

И мрачных гор зубчатые хребты.
И вкруг твоей могилы неизвестной
Все, чем при жизни радовался ты,
Судьба соединила так чудесно:
Немая степь синеет, и венцом
Серебряным Кавказ ее объемлет;
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.
Как великан склонившись над щитом,
Рассказам волн кочующих внимая,
А море Черное шумит не умолкая.

Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.

Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;

Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.

Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы свкозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,

Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, —
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.

И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.

И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.

Так царства дивного всесильный господин —
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.

Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник не’званную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью.

И СКУЧНО И ГРУСТНО

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
Желанья. что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят — все лучшие годы!

Любить. но кого же. на время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно.

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманием вокруг —
Такая пустая и глупая шутка.

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.

Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно. потому что весело тебе.

За все, за все тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За все, чем я обманут в жизни был.
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.

О грезах юности томим воспоминаньем,
С отрадой тайною и тайным содроганьем,
Прекрасное дитя, я на тебя смотрю.
О, если б знало ты, как я тебя люблю!
Как милы мне твои улыбки молодые,
И быстрые глаза, и кудри золотые,
И звонкий голосок! — Не правда ль, говорят,
Ты на нее похож? — Увы! года летят;
Страдания ее до срока изменили,
Но верные мечты тот образ сохранили
В груди моей; тот взор, исполненный огня,
Всегда со мной. А ты, ты любишь ли меня?
Не скучны ли тебе мои непрошеные ласки?
Не слишком часто ль я тебе целую глазки?
Слеза моя ланит твоих не обожгла ль?
Смотри ж, не говори ни про мою печаль,
Ни вовсе обо мне. К чему? Ее, быть может,
Ребяческий рассказ рассердит иль встревожит.

Но мне ты все поверь. Когда в вечерний час,
Пред образом с тобой заботливо склонясь,
Молитву детскую она тебе шептала,
И в знаменье креста персты твои сжимала,
И все знакомые родные имена
Ты повторял за ней, — скажи, тебя она
Ни за кого еще молиться не учила?
Бледнея, может быть, она произносила
Название, теперь забытое тобой.
Не вспоминай его. Что имя? — звук пустой!
Дай бог, чтоб для тебя оно осталось тайной.
Но если как-нибудь, когда-нибудь, случайно
Узнаешь ты его — ребяческие дни
Ты вспомни, и его, дитя, не прокляни!

Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго,
И я в смущении молчу.
Что ж делать. Речью неискусной
Занять ваш ум мне не дано.
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.

Как мальчик кудрявый, резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом.

Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь, ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.

Таит молодое чело
По воле — и радость и горе.
В глазах — как на небе светло,
В душе ее темно, как в море!

То истиной дышит в ней все,
То все в ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно.

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные.
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю, как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и притом, что пользы верить
Тому, чего уж больше нет.
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!

Во-первых, потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.

И к этой мысли я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я ровно благодарен;
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью.
И нет работы голове.
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком повеся нос;
У медных пушек спит прислуга.
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел. Прожужжала
Шальная пуля. славный звук.
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло. Но жара уж спа’ла,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
«Савельич!» — «Ой ли!» — «Дай огниво!»
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал.
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой.
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко. выстрел. легкий дым.
Эй вы, станичники, за ним.
Что? ранен. — Ничего, безделка. —
И завязалась перестрелка.
Но в этих сшибах удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет.

Раз — это было под Гихами —
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-ясный свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом:
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьегард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Птом мелькнуло шапки две;
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп. глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный. «В штыки,
Дружнее!» — раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди.
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня.
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть.
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью. на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал.
«Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал.
Не слышат. » Долго он стонал,
Но все слабей, и понемногу
Затих и душу отдал богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые.
И тихо плакали. потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочем. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой; я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: «Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми».
«А сколько их дралось примерно
Сегодня?» — «Тысяч до семи».
«А много горцы потеряли?»
«Как знать! — зачем вы не считали!»
«Да! будет, — кто-то тут сказал, —
Им в память этот день кровавый!»
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах светавам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскуственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!

Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедещь скоро ты домой:
Смотри ж. Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь.
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был,
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых.
Признаться, право, было бы жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна.
Как вспомнишь, как давно
Расстались. Обо мне она
Не спросит. все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет.
Ей ничего не значит!

Когда одни воспоминанья
О заблуждениях страстей,
Наместо славного названья,
Твой друг оставит меж людей

И будет спать в земле безгласно
То сердце, где кипела кровь,
Где так безумно, так напрасно
С враждой боролася любовь,

Когда пред общим приговором
Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Любовь безгрешная твоя, —

Того, кто страстью и пороком
Затмил твои младые дни,
Молю: язвительным упреком
Ты в оный час не помяни.

Но пред судом толпы лукавой
Скажи, что судит нас иной
И что прощать святое право
Страданьем куплено тобой.

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз,
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

Пускай холодною землею
Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.

Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки —
Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти!
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой!
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную,
Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье
Твоих ланит,
Душа моя в немом страданье
Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
По мне огнем.

Ты не должна любить другого,
Нет, не должна!
Ты с мертвецом святыней слова
Обручена!
Увы, твой страх, твои моленья,
К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
Не надо мне.

На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна.
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.

Меж тем как Франция, среди рукоплесканий
И кликов радостных, встречает хладный прах
Погибшего давно среди немых страданий
В изгнанье мрачном и в цепях;
Меж тем как мир услужливой хвалою
Венчает позднего раскаянья порыв
И вздорная толпа, довольная собою,
Гордится, прошлое забыв, —
Негодованию и чувству дав свободу,
Поняв тщеславие сих праздничных забот,
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
Ты жалок потому, что вера, слава, гений,
Все, все великое, священное земли,
С насмешкой глупою ребяческих сомнений
Тобой растоптано в пыли.
Из славы сделал ты игрушку лицемерья,
Из вольности — орудье палача,
И все заветные отцовские поверья
Ты им рубил, рубил сплеча, —
Ты погибал. и он явился, с строгим взором,
Отмеченный божественным перстом,
И признан за вождя всеобщим приговором,
И ваша жизнь слилася в нем, —
И вы окрепли вновь в тени его державы,
И мир трепещуший в безмолвии взирал
На ризу чудную могущества и славы,
Которой вас он одевал.
Один, — он был везде, холодный, неизменный,
Отец седых дружин, любимый сын молвы,
В степях египетских, у стен покорной Вены,
В снегах пылающей Москвы!

А вы что делали, скажите, в это время,
Когда в полях чужих он гордо погибал?
Вы потрясали власть избранную, как бремя,
Точили в темноте кинжал!
Среди последних битв, отчаянных усилий,
В испуге не поняв позора своего,
Как женщина, ему вы изменили,
И, как рабы, вы предали его!
Лишенный прав и места гражданина,
Разбитый свой венец он снял и бросил сам,
И вам оставил он в залог родного сына —
Вы сына выдали врагам!
Тогда, отяготив позорными цепями,
Героя увезли от плачущих дружин,
И на чужой скале, за синими морями,
Забытый, он угас один —
Один, — замучен мщением бесплодным,
Безмолвною и гордою тоской —
И, как простой солдат, в плаще своем походном
Зарыт наемною рукой.

Но годы протекли, и ветреное племя
Кричит: «Подайте нам священный этот прах!
Он наш; его теперь, великой жатвы семя,
Зароем мы в спасенных им стенах!»
И возвратился он на родину; безумно,
Как прежде, вкруг него теснятся и бегут
И в пышный гроб, среди столицы шумной,
Остатки тленные кладут.
Желанье позднее увенчано успехом!
И краткий свой восторг сменив уже другим,
Гуляя, топчет их с самодовольным смехом,
Толпа, дрожавшая пред ним.

И грустно мне, когда подумаю, что ныне
Нарушена святая тишина
Вокруг того, кто ждал в своей пустыне
Так жадно, столько лет спокойствия и сна!
И если дух вождя примчится на свиданье
С гробницей новою, где прах его лежит,
Какое в нем негодованье
При этом виде закипит!
Как будет он жалеть, печалию томимый,
О знойном острове, под небом дальних стран,
Где сторожил его, как он непобедимый,
Как он великий, океан!

Из-под таинственной, холодной полумаски
Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,
Светили мне твои пленительные глазки
И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно
И девственных ланит и шеи белизну.
Счастливец! видел я и локон своевольный,
Родных кудрей покинувший волну!

И создал я тогда в моем воображенье
По легким признакам красавицу мою;
И с той поры бесплотное виденье
Ношу в душе, ласкаю и люблю.

И все мне кажется: живые эти речи
В года минувшие слыхал когда-то я;
И кто-то шепчет мне, что после этой встречи
Мы вновь увидимся, как старые друзья.

Ты помнишь ли, как мы с тобою
Прощались позднею порою?
Вечерний выстрел загремел,
И мы с волнением внимали.
Тогда лучи уж догорали,
И на море туман густел;
Удар с усилием промчался
И вдруг за бездною скончался.

Окончив труд дневных работ,
Я часто о тебе мечтаю,
Бродя вблизи пустынных вод,
Вечерним выстрелам внимаю.
И между тем как чередой
Глушит волнами их седыми,
Я плачу, я томим тоской,
Я умереть желаю с ними.

Не плачь, не плачь, мое дитя,
Не стоит он безумной муки.
Верь, он ласкал тебя, шутя,
Верь, он любил тебя от скуки!
И мало ль в Грузии у нас
Прекрасных юношей найдется?
Быстрей огонь их черных глаз,
И черный ус их лучше вьется!

Из дальней, чуждой стороны
Он к нам заброшен был судьбою;
Он ищет славы и войны, —
И что ж он мог найти с тобою?
Тебя он золотом дарил,
Клялся, что вечно не изменит,
Он ласки дорого ценил —
Но слез твоих он не оценит!

Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И огушающий язык.

Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи.

Я верю: под одной звездой
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одной,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! — от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять.

Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь.
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный
И ласки вечные свои.

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Как-то раз перед толпою
Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою1
Был великий спор.
«Берегись! — сказал Казбеку
Седовласый Шат, —
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор;
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
Через те скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
Первый был скачок,
Берегися! многолюден
И могуч Восток!»
«Не боюся я Востока! —
Отвечал Казбек, —
Род людской там спит глубоко
Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин;
И склонясь в дыму кальяна
На цветной диван,
У жемчужного фонтана
Дремлет Тегеран.
Вот у ног Ерусалима,
Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
Про дела отцов.
Все, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя.
Нет! не дряхлому Востоку
Покорить меня!»

«Не хвались еще заране! —
Молвил старый Шат, —
Вот на севере в тумане
Что-то видно, брат!»

Тайно был Казбек огромный
Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный
Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье,
Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки;
Веют белые султаны,
Как степной ковыль,
Мчатся пестрые уланы,
Поднимая пыль;
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамены,
В барабаны бьют;
Батареи медным строем
Скачут и гремят,
И дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И, испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
Генерал седой.
Идут все полки могучи.
Шумны, как поток.
Страшно медленны, как тучи,
Прямо на восток.

И, томим зловещей думой,
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый —
И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
Племя гор своих,
Шапку2 на’ брови надвинул —
И навек затих.

1 Ш а т — Эльбрус. (Прим. М.Ю.Лермонтова)
2 Горцы называют шапкою облака, постоянно
лежащие на вершине Казбека. (Прим. М.Ю.Лермонтова)

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt’es dem andern gestehn
Heine1

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокою и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье.
Но в мире новом друг друга они не узнали.

1 Они любили друг друга, но ни один не желал
признаться в этом другому. — Гейне (нем.)

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.

На голос невидимой пери
Шел вони, купец и пастух:
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя. Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;

И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Уж за горой дремучею
Погас вечерний луч,
Едва струей гремучею
Сверкает жаркий ключ;
Сады благоуханием
Наполнились живым,
Тифлис объят молчанием,
В ущелье мгла и дым.
Летают сны-мучители
Над грешными людьми,
И ангелы-хранители
Беседуют с детьми.

Там за твердыней старою
На сумрачной горе
Под свежею чинарою
Лежу я на ковре.
Лежу один и думаю:
«Ужели не во сне
Свиданье в ночь угрюмую
Назначила ты мне?
И в этот час единственный,
Но сладкий для любви,
Тебя, мой друг единственный,
Зовут мечты мои».

Внизу огни дозорные
Лишь на мосту горят,
И колокольни черные,
Как сторожи стоят;
И поступью несмелою
Из бань со всех сторон
Выходят церью белою
Четы грузинских жен;
Вот улицей пустынною
Бредут, едва скользя.
Но под чадою длинною
Тебя узнать нельзя.

Твой домик с крышей гладкою
Мне виден вдалеке;
Крыльцо с ступенью шаткою
Купается в реке;
Среди прохлады, веющей
Над синею Курой,
Он сетью зеленеющей
Опутан плющевой:
За тополью высокою
Я вижу там окно.
Но свечкой одинокою
Не светится оно!

Я жду. В недоумении
Напрасно бродит взор:
Кинжалом в нетерпении
Изрезал я ковер;
Я жду с тоской бесплодною,
Мне грустно, тяжело.
Вот сыростью холодною
С востока понесло,
Краснеют за туманами
Седых вершин зубцы,
Выходят с караванами
Из города купцы.

Прочь, прочь, слеза позорная,
Кипи, душа моя!
Твоя измена черная
Понятна мне, змея!
Я знаю, чем утешенный
По звонкой мостовой
Вчера скакал, как бешеный
Татарин молодой.
Недаром он красуется
Перед твоим окном
И твой отец любуется
Персидским жеребцом.

Возьму винтовку длинную,
Пойду я из ворот:
Там под скалой пустынною
Есть узкий поворот.
До полдня за могильною
Часовней подожду
И на дорогу пыльную
Винтовку наведу.
Напрасно грудь колышется!
Я лег между камней;
Чу! близкий топот слышится.
А! это ты, злодей!

Дубовый лисок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот, наконец, докатился до Черного моря.

У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.

И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он просит с тоскою глубокой,
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.

Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных и чудных».

«На что мне тебя? — отвечает младая чинара, —
Ты пылен и желт, и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал — да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.

Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море».

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня твоей красы блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом.
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы.
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.

Михаил Юрьевич Лермонтов
Стихотворения